Странный рыцарь Священной книги - [10]

Неизвестно, как долго оставалось бы мне жить на свете, если б наши стражники, куманы, не затеяли с нами, пленниками, жестокую игру. Игральными костями служили просто косточки, на которых со всех сторон были начертаны определенные знаки. Денег у пленников не было — мы еще только ожидали их — посему ставили на кон кто глаз, кто палец руки. В случае выигрыша можно было плотно поесть или провести несколько часов в объятьях женщины. Я не хотел играть, меня принудили. Не проиграл я ни разу. Однажды старший из стражников Меркит — иного имени у него не было — сказал мне:

— Поставь на кон свою голову в обмен на свободу.

Хотя он никогда не играл с пленниками.

Этот человек носил имя своего племени. Все Меркиты были истреблены Чингисханом, остался на свете лишь он один. Последний из Меркитов.

Мы бросили кости. Я выиграл. Меркит долго смотрел мне в глаза, потом сказал:

— Ты играл сто раз и сто раз выигрывал. Я считал. Оттого и пожелал сам сыграть с тобой. Такого в мире живых не бывает. Видать, боги хранят тебя для какой-то необычной участи.

Позже, в глухой час ночи привел он меня к пограничному рву и отпустил на все четыре стороны.

3

Что до второй причины, побудившей папу избрать меня для поисков Тайной книги — смерть Робера де Ронсуа, — то убил я его не затем, чтобы защитить честь французского рыцарства, а оттого лишь, что завидовал ему. Случилось это в седьмой год альбигойских войн.

Едва прочитав послание папы Иннокентия III, понял я, что предстоит самое грандиозное разграбление французских земель — грандиозней даже тех грабежей, что были учинены нами в Константинополе. Да, Прованс был заражен альбигойской ересью, отрицающей власть папы. Однако никто не поднялся бы на защиту чистоты веры, если б за нее не платили, причем хорошо платили. Прованс был богат. Прованс был подобен дереву с золотой кроной и золотыми плодами, по которым ползали, как гусеницы, еретики. Для их истребления дерево надлежало срубить. Злейший враг лисы — ее собственный мех. Папа писал: «Поднимайтесь, воины Христовы! Истребляйте нечестивцев всеми средствами, какие укажет вам Господь. Поступайте с ними еще беспощадней, чем с сарацинами, ибо они хуже сарацин. Что до графа Раймунда — изгоняйте его вместе с привержениками из замков его. Отберите землю, дабы могли правоверные католики селиться во владениях еретиков».

Сжигая свои рукописи, я наткнулся на послание папы — этот горящий факел, что зажег костры для полутора миллионов провансальцев. Каждое слово, написанное мною, это слово самого папы.

И я вскочил в седло — ведь я был католиком и жаждал золота и земель.

Крест пошел походом на ересь. Король Франции Филипп Второй Август выступил против своего вассала Раймунда Шестого, сына Раймунда, милостью Божьей герцога Нарбоннского, графа Тулузского и маркиза Прованского.

Я знавал Филиппа Августа, а впоследствии узнал еще ближе. Был он статен и хорош собой, любил поесть, выпить, повеселиться. И даже делил ложе с Ричардом Львиное Сердце. С уст его не сходила улыбка, на подбородке была ямочка. Однако, увидев смеющуюся маску барона Д’Отервиля, я вспомнил короля Филиппа. Губы его улыбались, а взгляд оставался ледяным. Он был истинным рыцарем — необуздан, жесток и суеверен, но вместе с тем хитер, изворотлив и тверд, как государственный муж. Он жаждал, чтобы корона Капетингов с орифламмами — государственными хоругвями Франции, — ограждала французские земли, как крепостная стена. Бароны говорили: «Филипп страшней льва и кровожадней орла». Потому что он сметал их замки с лица земли, а их самих вешал и рубил мечом. Он воевал с англичанами — с Генрихом Вторым Плантагенетом, получившим от своего отца Западную Францию, а от своей жены Элеоноры Аквитанской — Южную. Генриху, вассалу Филиппа, принадлежало больше французских земель, чем королю Франции.

Филипп Август разбил англичан при Бувиле — я бился тогда рядом с королем, щит его гудел от ударов вражеских мечей, но и его меч залило кровью. Пережил я и Филиппа… Его противником был Раймунд Шестой, провозглашенный предводителем альбигойцев. Боже правый, ведь был он добрым католиком! Умирая, молил безмолвно — ибо онемел — чтобы приобщили его к папской церкви. Однако аббат и у смертного его одра не преступил своей к нему вражды. И тогда один из стоявших рядом рыцарей-храмовников снял с себя плащ с красным крестом и укрыл им Раймунда. Аббат попытался стянуть плащ с тела, но Раймунд вцепился в него — и испустил дух.

Выходит, предводитель альбигойцев был католиком. Мы сражались не против тех, кого в альбигойских общинах именовали Совершенными — их религия возбраняла прикасаться к оружию. Мы сражались против защитников Прованса.

В свое время, в первом крестовом походе, Раймунд Тулузский — одноглазый старец с юной женой своей Эльвирой и монахом, несшим святые мощи — был предводителем самых благочестивых и блистательных отрядов Христова воинства — провансальских. Ныне бились мы с их потомками.

Однако встречали нас не только рыцарские копья, но и молоты кузнецов, серпы жнецов, топоры дровосеков, кросны ткачей, мотыги виноградарей. Не поддавалось рассудку нашему, как может рыцарь драться бок о бок с купцом и даже брать в жены дочь его. В наших глазах дочери горожан годились лишь для того, чтобы оглашать наши ночи притворными или искренними воплями ужаса. Рыцари Прованса защищали от французов свои земли, а горожане отдавали жизнь ради свободной, богатой и радостной жизни Прованса. Даже Тулузой, где находился дворец Раймунда, правил независимый магистрат и совет, избранный жителями города. Когда мы разрушили стены Тулузы, провансальцы в три дня восстановили их — мужчины рядом с женщинами, старики с молодыми, богачи с бедняками. И все пели песни на своем языке.