Странные сближения - [119]

4) И где логика? Если есть хоть тень подозрения, что нам известно что-то о Зюдене — нас достаточно убить. Желают знать, что мы уже успели доложить в Коллегию? А зачем, если Зюден сейчас уходит? То есть -

5) Или Зюден остаётся по эту сторону границы на свой страх и риск, или…

6) Турки сами хотели бы знать, кто такой Зюден.

7) Бл…

Глаза слезились от близкого огня. Ямщик проносил головню перед лицами

пленников.

— Послушай, — голос Раевского был едва слышим, — Пушкин… На том свете навряд ли встретимся… Думаю, ты должен узнать, хоть я и не думал, что расскажу это кому-нибудь…

— Заговорил, — ямщик подскочил к Раевскому и поднял щипцы к его глазам. Раевский свесил голову набок и забормотал что-то бессвязное.

— Бредит, не видишь? — сказал Пушкин. (Губы слушались плохо, всё тело будто ватой набили).

— Никто… не должен был… — шелестел Раевский, закатив глаза.

Да ведь он и впрямь бредит.

— Да что вы думали, я смерти боюсь?! — заорал вдруг Волошин. — Мне сорок лет! Я в прошлую холеру всех родных похоронил! Что, думали, страшно мне?!

— Строго секретно…

Какая странная вещь — человеческое сознание. Под пытками он молчит, а в бреду первый разговорился…

— Убей остальных, — удовлетворённо сказал Исилай. То есть, конечно, сказал он это по-турецки, но догадаться было нетрудно.

— Давно готовились… уже несколько лет… — изо рта А.Р. свисала красная ниточка.

Ямщик бросил щипцы, вынул нож и занёс его над горлом Француза.

Странным образом почти все звуки исчезли. Только флейта с полей высвистывала переливы «дойны».

Под её нервное и торжественное пение время замедлилось; пылинки, носящиеся в золотых лучах, зависли на месте; нож ямщика неспешно близился к шее Александра; и тогда вдруг в вязком, точно студень, воздухе, взорвались окна, из сеней, медленно переворачиваясь, вылетела входная дверь; чёрные, состоящие из одних теней в закатном пламени, отовсюду хлынули в комнату люди; Исилай с ямщиком забились, пойманные в паутину траекторий нескольких десятков пуль; фонтанном брызнули глинчнные крынки и чашки на полках; тела гайдука и итальянца в клочья разворотило дробью; сквозь новые отверстия в стенах рванулось солнце, и, прежде чем последняя пуля завершила полёт, и тела турок коснулись пола, вся комната наполнилась алым и золотым, флейта притихла, и, сквозь её удаляющиеся трели иерихонской трубою донёсся новый пронзительный звук — лучший из всех земных и небесных звуков — срывающийся визг Маруси:

— Х-хуки вверх-х, позох-хники! Стоять морх-хдой в стенку, я дух-ха воох-хужённая!!!

Хрустнули под чьим-то сапогом очки Раевского.

И наступила темнота.

* * *

После того, как в глотку Раевского влили полную бутылку рома, он замолк и только периодически говорил сквозь сон: «хм» или «угу».

— Кость не задета, — сообщил Павлуша, старший повар Инзова, перевязывающий А.Р. руку. — Пару недель походит с бинтом, и хоть снова на войну.

— В-вы кто такой? — спросил Волошин. Он сидел на полу, укрывшись шинелью Облепихи-Исилая. Шинель напоминала кровавое решето, но Волошина это совершенно не беспокоило.

— Бывший военный фельдшер, — пояснил Павлуша, затягивая бинты.

— А-а, — протянул Волошин и начал громко икать.

С Липранди возились сразу двое: один накладывал ему шины, второй стриг усы.

— Тьфу! Тьфу, мерзость, тьфу! — Иван Петрович выплюнул попавшие в рот волоски. Голос у него оказался необычно высоким, но звучным. — Кто-нибудь, отлепите Пушкина от барышни, смотреть противно…

Агент Француз стоя у разбитого окна и не обращая внимания на людей, наводнивших комнату, самозабвенно целовался с Мах-хусей.

Липранди поморщился и вновь отключился.

— Пусть его, — Инзов придирчиво разглядывал ружья Карбоначчо, сложенные вдоль стен. — Какие интересные стволы, а. Двуствольное пулевое ружьё. А что, ребятушки, не взять ли нам сей арсенал домой? Тут рублей тыщ двадцать, никак не менее. И Марфуше в радость будет…

— Слыхали, что барин говорит? — Афанасий повернулся к подчинённым и хлопнул в ладоши. — А ну быстро заворачивай и грузи.

— Мэ-эй, — сокрушённо произнёс молодой, щегольски одетый человек, стоящий у двери. — Йатэ щи сэ-нтымплэ, кынд оамень ау много оружия, дар н-ау минте.

Это был Константин Ралли, встреченный войском Инзова в пути и указавший направление к злополучной станции.

Спустя полчаса трупы были убраны на конюшню, где обнаружились ещё три тела — настоящего Облепихи и двоих ямщиков. Липранди и Раевский лежали на лавках, перевязанные и в стельку пьяные. Вся губернаторская рать расселась по полу и дружно уплетала найденные в погребе харчи. Волошин, уже немного пришедший в себя, но по-прежнему очень тихий, вяло беседовал с Ралли по-молдавски. Пушкин, держащий на одном колене Овидия, на другом — Марусю, сидел напротив Инзова и слушал.

А послушать было что.

На рассвете в день отъезда Пушкина произошло сразу два события, наводящих на мысль о благосклонности небес к агенту Французу. Из села Долна выехал в Кишинёв сын владельца имения — юный Константин Замфирович, то есть уже знакомый нам Ралли. А в дом Ивана Никитича Инзова привезли почту. Пока Ралли ехал, перевязанные бечёвкой пакеты лежали на столе Ивана Никитича нетронутые. После обеда Иван Никитич соизволил проверить корреспонденцию. Четвёртым в стопке — под письмами из общины болгар-переселенцев и от столичного начальства лежал пакет с печатями Коллегии Иностранных Дел и подписью «строго секретно». И очень короткое письмо.