Странники войны - [12]

— Я ведь не вымаливаю у вас помилования, обер-лейтенант, — снова рискнул Беркут. — Я боролся, сколько мог. А теперь... теперь прошу пули. Выстрела милосердия — так это называлось во всех армиях мира.

— «Выстрел милосердия»? Неужели существовал такой термин? Признаться, не слышал.

— Существовал.

— И все же... Вас, — перешел он на «вы», что уже было хорошим предзнаменованием, — загнали в лагерь как опасного преступника? Вы проходили по гестапо? — наклонился обер-лейтенант к Беркуту.

— Нет, — покачал тот головой, стараясь глядеть немцу прямо в глаза. — Обычный пленный, гестапо обо мне ничего неизвестно.

— Значит, я должен предположить, что неизвестно... — задумчиво повторил обер-лейтенант.

И Беркут вновь почувствовал, что офицер может помиловать его. Он даже склонен к этому. Но для окончательного решения не хватает какого-то психологического толчка, какого-то эмоционального импульса, проблеска человечности. Но кто подскажет, как возродить этот проблеск? Спастись! Еще хотя бы на день отсрочить смерть. А ночью... ночью он обязательно попытается бежать. Главное, выйти из этой могилы.

«“Выйти из могилы!..” Был ли еще в мире человек, мечтавший об этом, находясь в могильной яме?!»

— А ведь я тоже собирался стать учителем, — вдруг произнес обер-лейтенант, резким жестом остановив могильщиков. Ему показалось, что кто-то из них снова вознамерился швырять лопатой землю. — Только не филологии, а математики. Окончил университет. Так что мы почти коллеги.

— К сожалению, окончить свой институт я не успел. — Андрей решил быть искренним со своим палачом. — Война помешала.

— Да, война... Но все равно... Ведь если бы не она, вы бы учительствовали, не так ли? И затеяли ее не мы, педагоги. Военными нас сделали против нашей воли, — отрешенно проговорил офицер.

И Беркут с новой силой почувствовал: обер-лейтенант ищет оправдания своему благородству. Он уже принял решение и теперь пытается как-то освятить его. Прежде всего — в собственных глазах.

— По-моему, им так и не удалось сделать нас военными. Во всяком случае, не всех. Только они еще не поняли этого.

— Вот именно. Война — их ремесло, военных. Мы же... Впрочем, какая разница: одним расстрелянным больше, одним меньше? В конце концов расстреляют в другой раз, — вслух размышлял обер-лейтенант и только теперь спрятал пистолет в кобуру. — Выбирайтесь оттуда, коллега. Не могу я расстреливать учителя. Тем более, что у меня нет приказа расстрелять именно вас. И приговора тоже нет. Вы ведь не приговорены, я прав?

— Абсолютно, обер-лейтенант. Никакого приговора. Я оказался здесь случайно, — как можно поспешнее заверил его Беркут. — По воле рока.

— Мне было названо лишь количество заключенных, подлежащих... — слово «расстрелу» или «казни» вымолвить он уже не отважился. Что-то остановило его. — Ну выбирайтесь же оттуда, выбирайтесь! Время не ждет.

— Мне трудно сделать это.

— Давайте руку. Эй, унтер, ты длиннее всех. Подай ему руку.

— Они у меня связаны, — объяснил Беркут, — за спиной. Их забыли развязать.

— Тогда вы, кто-нибудь! — крикнул он пленным из похоронной команды. — Помогите ему!

— Офицер приказывает вытащить меня отсюда! — перевел Беркут могильщикам. — Да пошевеливайтесь, пошевеливайтесь!

Обер-лейтенант и почти двухметрового роста унтер, не очень спешивший с услугой, отступили в сторону. Трое пленных подошли к тому месту, где они только что стояли. Однако никто не знал, каким образом поступить. Они топтались у кромки, ругались и что-то бормотали, но прыгнуть в яму, на кучи мертвых тел, пока никто не решался.

Их нерасторопность и злила, и пугала Беркута. Он понимал, что сейчас все решают мгновения. Обер-лейтенанту может надоесть их возня. Куда проще пристрелить русского — и дело с концом. Но «выстрела милосердия» Беркуту уже не хотелось. Он поверил в спасение. Он снова цеплялся за надежду остаться жить.

Пошатываясь, лейтенант пытался освободить свои ноги. Одной он уже наступил на чьи-то плечи или, может быть, на грудь и теперь изо всех сил старался вытащить вторую.

— Опустите мне лопату! Я повернусь и ухвачусь за нее! — крикнул он могильщикам, с большим усилием поворачиваясь к ним вполоборота.

— Ни черта не выйдет, — проговорил кряжистый рыжеволосый заключенный.

— Выйдет! Я — лейтенант! — прибег он к последнему аргументу, который у него имелся и который там, в лагере, еще иногда срабатывал. Некоторые из пленных красноармейцев даже в лагерных условиях старались относиться к офицерам с надлежащим почтением. — Выполняйте то, что вам приказывают.

Может, его звание действительно подействовало, может, просто в голове огненно-рыжего неожиданно просветлело, но все же могильщик этот сумел дотянуться до лейтенанта концом черенка. Беркут ухватился за него связанными руками, однако черенок выскользнул.

— Ишь, как не отпускает тебя могила, — натужно прокряхтел рыжий, и лицо его странно побагровело. — Будто втягивает в себя, будто втягивает.

— Не причитать, не причитать! Поверни железкой ко мне, ну, — продолжал подсказывать Беркут.

— Штык, — потребовал немецкий офицер у одного из солдат, тоже сгрудившихся вокруг могилы. А когда солдат снял штык с ремня, взглядом показал: передай пленному.