Странники у костра - [124]

— Я помню, но неправильно же, Анатолий Тимофеевич.

— Ну, смотрите…

Он исчезает в кабине, резко и сильно хлопает дверцей — все, укрыт, отгорожен, трогай! Теперь под дорожную качку можно неторопливо побаюкать свое раздражение.

Скоро проснется Серега, уже густеет, источает тепло румянец на смуглых щеках, проступает легкой изморосью пот на верхней губе от какого-то сладкого, жаркого напряжения, потраченного в последнем сне, покойно и тихо дыхание, смешно подвернуто, примято ухо, беззащитно токает пульс на виске — временно оставлен Серега всеми грехами.

Утром под навесом пьют чай, пьют, не обжигаясь, с протяжной, праздной ленцой — торопиться некуда, пока-то придет машина. Лида к чаю не выходит, и Прасковья Тихоновна уносит ей в палатку.

Дроков приступает к делу:

— Ну, Захаров, чего думаешь?

— Чего?.. — Серега, равнодушно потупясь, отодвигает кружку.

— Как отвечать будешь?

— Как спросишь.

— За хулиганство, Захаров, как ответишь? Вот я о чем.

— Какое хулиганство?.. Чего?.. Сразу и хулиганство!

— Лида встать не может, тетю Пашу подшиб. Ужасное хулиганство, Захаров! Расскажи, как додумался.

— Сам не знаю. Вышло так.

— Неясно. Пьяным не был, должен знать. Убьешь, тоже скажешь — вышло так? За что девушку избил, за что пожилого человека ударил?

— Интересно, да? Легче станет?

— Да, Захаров, интересно. Ты в нашей бригаде, а не сам по себе. Причем новичок. Оскорбил товарищей по работе, и мы тебя судим. А раз так, должны во всем разобраться. Тогда и присудим.

— Присуждайте, мне-то что?

— Значит, наплевать? Бедненького корчишь? Стыдись, Захаров! Сколько натворил и так разговариваешь. Неужели вины за собой не чувствуешь?

— Как разговариваю… Какая вина?

— Ну, Захаров! Из себя выводишь?! Не выйдет! У меня нервы крепкие. Говори, не мямли, отвечай, пока спрашиваем. А то выгоним, посадим — запоешь, да поздно, Захаров, будет. Посмотрим, какой ты храбрый!

— Чего?.. Какой храбрый?..

— Леня! — Олег Климко взбешен. — Этот Захаров не просто свинья, а наглая свинья. Хватит разговоры говорить! Я сейчас с удовольствием съезжу по его пухлой роже. Вот тогда и посмотрим. Заноет как миленький: «Ребята, больше не буду, ребята, простите», — знаю я их.

— Да уж знаешь…

— Стоп, стоп, Климко! — Дроков удерживает Олега. — По-человечески я тебя понимаю. Сам бы врезал. Но будем выше этого. Не опустимся до инстинктов. Предлагаю выгнать Захарова из бригады, отвезти в Майск и сдать кому следует.

— Леня! Ты можешь разозлиться?! По-человечески?! — Олег ненавидит сейчас Дрокова. — Что ты мелешь: выгнать, отвезти! Что ему это, что?

— Я разозлюсь, но бить не дам. Не дам. Запомни.

— Ребята! Да как же так? Человек имеет полное право получить по морде, а его отпускают ни с чем! Как хотите, а я вздую. Догоню и вздую. Ребята, вы не молчите! Сейчас нельзя молчать. А то, может, утремся? Ваня, дорогой! Заседатель народный! Твое веское слово?

— Так… Понимаешь… Конечно, по-всякому можно… Отлупить, конечно, просто… — Ваня Савельев потеет, сопит и умолкает.

— Ясно. А ты, Миша?

Миша Потапов тихо улыбается, с оттенком этакого виноватого недоумения, как человек, думавший о своем и застигнутый вопросом врасплох. Он не отвечает и лишь растерянно пожимает плечами.

— Геночка! Верю, не подведешь. Нам ли бояться?

Тот, измученный бессонной ночью, неожиданными размышлениями, шепчет:

— Нет, нет… Бить не надо!..

— Климко! Не разводи анархию. Не подстрекай. За самосуд знаешь что корячится? Учти.

Олег несколько остывает: Дроков упрямится, и тут, хоть искричись, толку не будет.

— Я учту, Леня. Но ты посмотри, какое замечательное настроение у этой шпаны! Я бы на его месте в три горла хохотал. Здоровые лбы, а за женщин вступиться стыдно.

— Накажут без нас, Климко. Следствие разберется.

— Какое мне дело до этого следствия! Это будет где-то там, без меня, до меня. Я сам должен рассчитаться.

— Вот и выгоним.

— Леня, я понимаю. Сейчас утро, и тебе кажется диким: не в драке, без завода бить по морде. Правильно, это уже расправа. Но, скажи, когда отец средь бела дня берет ремень — тебе не кажется это диким?

— Отцу положено за ремень браться. На то он и отец.

— Прекрасно. Тогда ты, я, Ваня, Миша небрежно сойдем за прадедушку. Представляешь? Бригада — как бы коллективный отец. Можем мы по-отцовски, для науки, всыпать и отпустить на все четыре стороны?

— Бригада все-таки мать, а не отец, Климко!

— Ну хорошо. Матери тоже положено за ремень браться. Положено ведь?

— Положено.

— Во-от! Конечно, я понимаю, трудно и неприятно по очереди подходить и спокойненько стукать. Очень даже неловко. Но можно же ремнем, понимаешь? Без произвола, без зверства, а именно по-отцовски снять с него штаны и выпороть. Какой же это самосуд, Леня? Чистое, благородное наказание. А? Леня?

— Ловко, конечно!.. Вроде действительно на избиение не походит. Вроде правильно. Просто, значит, как шкодника? Со строгостью, но без зла?

— Ну да! — Олег вовсе успокаивается и смотрит на Серегу с неким отвлеченным удовольствием, так, видимо, смотрит судья на преступника, которого он упек мастерски, с блеском, превратив процесс в произведение искусства. — Ты с Мишей, допустим, штаны с него стянешь, а Ваня нагнет его. Ну, а я, так сказать, буду воспитывать. Ребята, как, а?