Странники. Петли Истории - [4]
Ёлки и берёзы громко шелестели в темноте слева и справа. Издалека прилетел и некоторое время сопровождал нас запах болота. Свежесть и простор окружали нас, и потоки журчали по щебёнке на склонах. Тридевятые царства, колобки, царевны-лягушки. Там лес и дол видений полны; там о заре прихлынут волны...
Мне и собирались показывать видения. Ради них побросали города, оставили гнить на улице неизрасходованные ракеты и танки. «Вселенная совершенна, — говорили люди, из числа коих была Света. — Просто, не все могут увидеть её совершенство. Нам надо сделать так, чтобы оно стало явным».
Откуда взять явность совершенства? Только из своей души, из своего уголка.
Уголок Светы олицетворял собой маленький полутораэтажный кирпичный домик, стоящий на железнодорожном переезде. До апокалипсиса в нём мог располагаться пост дорожно-патрульной службы, совмещённый с жилищем персонала, обслуживающего переезд и пути.
Автомобильная дорога угадывалась по белесым столбикам, отмечающим для призрачных водителей границы, выйдя за которые, они рисковали свалиться в кювет. Шлагбаумов и светофоров я не заметил: они, видно, канули в Лету. Лес проглотил их, проглотил асфальт. Столбики уходили в чащу метров на десять, и дальше призрачных водителей ждали сплошные стволы и ветки.
Домик был тёмен, сер. Стены его покрывал густой мох, крыша стучала под дождём. Единственный домик среди Руин. Не будь так дождливо, его бы осветили последние кванты сегодняшнего заката.
Света живёт на старом перекрёстке. Она отпирает дубовую дверь, и из домика пахнет сухостью. Мёдом, кошками, грибами, печкой, досками, смолой. А с улицы пахнет ржавчиной, дождём, лесом, ночью. Света играет на этом контрасте, она пленяет им промокших людей. Света и есть уютная и весёлая, её сердце похоже на большую горячую сдобную плюшку.
— Держи халат, — говорит мне Света, и по мановению её немного колдовской руки зажигается печка. Лучей из топки достаточно, чтобы не спотыкаться на ровном месте и продолжать отдыхать от света мониторов.
— Э-хе-хе, — отвечаю я, стаскивая с себя верхнюю одежду и потирая ушибленные ноги. — Хороший домик. И я теперь знаю, сколько раз можно спотыкнуться на одной железнодорожной стрелке.
— И сколько?
— До черта. А вообще, пять. Это много.
Света улыбается. Надо наговорить ещё глупостей, и всё будет хорошо.
— Знаешь, Света, я так устал, — говорю я вместо этого новую незваную правду. — Я целый день ничего не делал, а устал ну прямо как царь Сизиф.
Я не должен уставать. Спутник Светы должен всегда пребывать в состоянии экзальтации, генерировать бред, смеяться над собой и над ней. Я пришёл сюда из постиндустриальной эпохи, из царства Потребления, где властвовала Сфера Услуг, где превыше всего ставилось Развлечение. Я как никто другой должен уметь развлекать.
— Ерунда, — смеётся Света. — Все устали. Никто не стесняется. Мой дом сделан специально, чтобы в нём отдыхать. Смотри!
Она толкает меня, и я падаю на невидимую в темноте кровать. Что-то шевелится рядом со мной, и я понимаю, что обоняние не подвело: в домике живёт кошка. Я потревожил её, и она обнюхивает моё лицо мокрым носом.
Сумрак в доме меняется. Я замечаю, что на стенах, на коврах, на мебели, — везде изображены кошки, большие и маленькие, сидящие, свернувшиеся, летящие, лежащие. Их контуры и глаза светятся зелёным и голубым. Кошки оживают, меняют позы, начинают не спеша перемещаться по периметру комнаты по часовой стрелке. Глобальное завораживающее движение заставляет мою голову кружиться, и я закрываю глаза. Однако тусклая сине-зелёная спираль и здесь не желает покидать моего окоёма, гипнотизируя, расслабляя разум, тормозя мысли и вызывая сладостное предчувствие. Я решаю подсмотреть одним глазом за Светой.
Та достаёт заготовленный неведомо когда лист со свежевылепленными плюшками и ставит его в печку, а сама садится рядом со мной. Я понимаю, что ничего не понимаю в женщинах, что все мои кичливые попытки представить Вам её мысли достойны лишь разговоров за пивом, и что Света рядом.
— Что молчишь? — спрашивает она, кладя себе на грудь кошку реальную, а взором пребывая рядом с кошками-рисунками. — Думаешь о чём-то?
— О корпускулярно-волновой природе времени, — говорю я. Молчание — золото. В постиндустриальную эпоху, где надо было Развлекать, изрекая чушь, меня то и дело спрашивали «что ты молчишь?» таким же тоном, как и «что это у тебя ширинка расстёгнута?» в контексте попыток выяснить, не страдаю ли я, случаем, эксгибиционизмом. И чтобы не отвечать правдивое, но жалкое «да ни о чём не думаю», я отвечал «о корпускулярно-волновой природе времени». Я и вправду иногда о ней задумываюсь, просто так, в качестве гимнастики ума.
