Страницы жизни Трубникова - [5]

— Нет, — сказал он, — жена не приедет. Дома осталась, при пенсии и квартире. Так что я вроде бы женатый холостяк.

— Ну, здесь недолго в холостяках проходите, — лениво пошутила Доня.

Трубников понял, что, если он поклянется партийным билетом, жизнью, орденами, если станет на колени под образа и призовет бога в доказательство своей искренности, ему все равно не заставить Доню поверить, что приехал сюда по собственной воле, а не в результате жизненного крушения. Жена не поехала с ним, не захотела делить его ссылки, сопутствовать неудачнику мужу — все иные соображения не стоили для Дони и копейки.

Ну и черт с ней, ему важно убедить Семена! Трубникову нужен помощник, человек, которому бы он верил, как самому себе. Он тут чужак, пришелец, ему не на кого опереться. Семен знает людей, знает хозяйство, надо, чтобы Семен был с ним. Он во всем ищет выгоды и в Москву к нему собирался, конечно, не за советом, думал поживиться чем-нибудь посущественней от преуспевшего друга. Здесь его надежды рухнули, надо пробудить в нем другие надежды, а для этого Семен должен поверить, что Трубников не погорел, что явился сюда для настоящего дела.

— Один большой человек — в праздник с правительством на Мавзолее стоит, — старый друг, сказал мне, когда я вышел из госпиталя: «Жить почетным инвалидом ты не сможешь, возвращайся к земле, Егор, подними колхоз, покажи, на что способны старые фронтовики».

— Ну и что? — скучно спросил Семен.

— Я к тому, что никто меня не понуждал, наоборот, создали все условия для отдыха, одной пенсии три тысячи…

— Три тысячи!.. — охнул Семен. — Это ж надо! Да с такими деньгами… тут тебе и корову, и птицу всякую, и поросят за милую душу!..

— Постой! Дай кончить. Ты знаешь, я не трепач. Коль уж я сюда насовсем приехал, можешь быть уверен, наведу порядок. Скажу тебе по секрету, меня перед отъездом министр принял, дадут нашему колхозу два грузовика бесплатно, чуешь? — Последние слова Трубников произнес с ноткой торжества.

— Хочешь от меня совет? Малость передохни и давай прямым рысом на станцию, московский идет в десять пятнадцать, билет по орденской книжке без очереди получишь…

— Шутишь!

— Какие уж тут шутки! — с твердой печалью сказал Семен. — Не лезь ты в нашу грязь, мы к ней прилипшие, а ты человек пенсионный, вольный. Ничего не добьешься, только измучаешься и здоровье даром загубишь… Может, думаешь, тебе тут кто обрадуется? — заговорил он громче, с гневным напором. — Мол, приехал герой, избавитель… Да кому ты нужен? Устал народ, изверился. Любой пьяница, бабник, вроде того старшины, людям доходчивей, он, по крайности, никого не трогал. Я четыре класса кончил, я знаю: помножай нуль хоть на миллион, все равно нуль останется. Так вот и у нас. Уезжай подобру-поздорову, не срамись понапрасну.

— Да… — коротким вздохом Трубников словно подвел итог. — Хорошо поговорили. Теперь знаю, на тебя рассчитывать нечего. Ну что ж, Семен, оставим этот разговор. Жизнь покажет. Но только, — закончил он с угрозой, — в колхозе я вас всех заставлю работать, и тебя, и ее, — он кивнул на Доню, — и старших ребят. Не думайте отвертеться, я человек жесткий.

— Ладно вам! — сказала Доня и ладошкой прикрыла зевок. — Разошлись, петухи!.. Семен, поди-кась дров наколи.

— И то дело! — как-то разом остыл Семен и вышел в сени.

Трубников прислонился затылком к стене, от усталости и недосыпа иголками кололо глаза. Он сомкнул веки. Что ни говори, а сегодня он потерпел поражение. Плохо начинать с поражения. Но он с детства знал, как трудно одолеть каменное упрямство Семена. Как ни странно, лишь это и привлекало его в Семене, хотелось осилить его, повернуть на свой лад. Может, на скрытом единоборстве и строилась их многолетняя дружба-вражда? Семен всегда был в душе единоличником, даже когда работал в колхозе. Если б не революция, он бы непременно в кулаки вылез. Случай не столь уж редкий! Ему не раз встречались кулаки без достатка, этакие богатеи в ситцевых штанах. Иной за всю жизнь кубышку медяков не наскреб, а по душе прожил, как первейший банкир. Никакие доводы не действуют на Семена, кроме одного: рубля. «Вот этим доводом я и допеку тебя, дружище Семен!.. Допеку ли?» Ко всему у Семена еще сильная союзница, смелая в своем бесстыдстве, дерзко независимая Доня.

Трубникову вдруг вспомнилась белая полная Донина нога и ползущий по ней вверх подол. Ему стало не по себе. Нашел время о бабах думать, очень важная для него сейчас забота. Но он знал, что зачастую начинаешь думать о них в самое неподходящее время: перед атакой, сквозь мучительную боль на перевязочном столе, в окружении, всегда, когда это особо бессмысленно. Но прежде у него был выход, он начинал думать о жене, представлял себе все, что с ней сделает, когда вернется домой, и в радостном возбуждении успокаивался. Сейчас ему думать было не о ком, вот разве о Доне, — содеянное ею чуть не на глазах у мужа невольно толкало мысли к ней. Он знал, что между этими подлыми мыслями и поступком лежит пропасть, и все же ему было противно.

— Он так и будет у нас жить? — донесся из сеней голос Дони.

— Куда ему деваться? — неуверенно проговорил Семен. — А потом, он же мне деньгами помог, когда дом строили.