Страницы Миллбурнского клуба, 1 - [5]

Сердце мое упало. Я понял, что надвигается катастрофа, но билет не сдал.

Глава 3. Екатеринбург

Самолет «Москва – Екатеринбург». Рядом со мной – разведенный американец, хиропрактор из Южной Каролины, летящий в шестой раз на встречу со своей возлюбленной в маленький промышленный город Миасс, что у черта на рогах. Я молчу, а он три часа без остановки разматывает передо мной нескладную семейную ленту. Я слушаю в пол-уха, думаю о том, что впереди, и вдруг в пошлой мыльной опере засветился бриллиант подлинной драмы. Хиропрактор вместе с возлюбленной едет знакомиться к ее маме, простой деревенской женщине. Они входят к ней в дом, хозяйка видит облезлого шестидесятилетнего иностранца, рядом свою тридцатичетырехлетнюю красавицу-дочь, измученную двумя неудачными браками, и начинает плакать.

25 января 2006 года я приземлился в Екатеринбурге. Температура – минус 26 градусов. Я угодил на жуткие крещенские морозы, невиданные в России многие десятилетия. Температура тридцать и ниже стояла больше месяца.

Меня встретил шофер из театра с табличкой «Александр Углов». И мы поехали в центр города, в гостиницу «Свердловск».

Весь город – снежный, местами ледяной каток. Ни асфальта, ни булыжника мостовых, ни пешеходных дорожек. Все скрыто под укатанным жестким снежным настом.

Моя первая ночь в гостинице. Одиннадцать вечера. Телефонный звонок в номер. Хрипловатый женский голос: «С девушкой отдохнуть не желаете?» Машинально отвечаю: «Спасибо, в другой раз». Через стенку слышу, как звонок раздается в соседнем номере, затем в следующем. И так – по всему этажу. Подобные звонки случались два-три раза в неделю.

Услышав мой рассказ, Рубанов сказал: «Ты представь, она выходит от потного жирного торговца фруктами и поднимается к тебе».

Фантазии театрального режиссера...

Утром, на следующий день после приезда, я встал и поехал трамваем в театр. Проезд стоил 7 рублей, то есть примерно 25 центов. Трамвай набит народом в шубах и полушубках. Кондуктор. Рядом с кабинкой водителя табло с бегущей строкой: «В США скончался известный актер, младший брат Шона Пенна, Крис Пенн… Анекдот: у Ниагарского водопада встречаются два туриста, англичанин и араб. – Моя любимая жена со мной, – сказал англичанин. – И моя любимая жена со мной, – ответил араб. – Остальных я в гостинице оставил».

Я понял, что жители Екатеринбурга в курсе мировых событий, вышел из трамвая и пошел к театру.

Массивное, многоэтажное, причудливой формы здание Свердловского академического театра драмы надвигалось на меня, подавляя своей каменной громадой. Это был настоящий репертуарный русский театр, монстр советского образца: семьдесят актеров в штате, директор, четыре замдиректора, режиссеры, художники, композитор, балетмейстер, фотографы, осветители, два зрительных зала, столярные цеха, пошивочные мастерские, гаражи, музыкальная студия, фотомастерская, столовая, бани. И пятнадцать пьес в репертуаре, начиная от «Каббалы святош» Булгакова и кончая «Идеальным мужем» Оскара Уайльда.

Я обошел парадный вход и зашел со служебного в квартиру при театре, где главный режиссер Володя Рубанов жил со своей подругой, актрисой того же театра.

Вова увидел меня и сказал: «Ну, здравствуй, Саня». Помолчал и добавил: «Давай обнимемся». И крепко обнял меня. Я чуть не заплакал. Мы не виделись 30 лет, никогда не дружили, сидели в общих компаниях пару раз – и все. И вот Володя Рубанов, один из самых талантливых режиссеров русского театра, обнимает меня, как старого друга. Почему? Может быть, потому, что я написал пьесу? И тем самым стал частью его цеха. А может быть, потому, что вспомнил молодость. Не знаю. Я тогда об этом не думал. В тот момент меня ударило другое. Вова назвал меня Саней. Саня – мое любимое имя (помните «Два капитана»?), но меня почти никто за последние тридцать лет так не называл. А Вова назвал. И я подумал – может быть, театр должен был быть моим домом, а я, прожив жизнь вне его, так и не понял этого, прошел мимо, и теперь, в разгаре заката, мне осталось только сожалеть о судьбе, которая не состоялась.

Впрочем, отношение к театру как возможному второму дому я вскоре изменил...

«Что поставили, Александр Юрьевич», – спросил меня директор театра, вальяжный упитанный господин совковой закваски. «Артур Миллер, "Последний американец"», – уверенно соврал я, вспомнив свою неудачную попытку поставить “The Last Yankee” на Bank Street.

Мы сидим в просторном директорском кабинете на четвертом этаже и пьем кофе. К стене прикреплен монитор. На его экране виден кабинетный «предбанник» и красивая русская женщина за компьютером. Ее зовут Наташа. Она заместитель директора и его жена...

В отделе распространения билетов мне заявили: название пьесы «Четверо в Петербурге» никуда не годится, публика не пойдет. И тут же предложили другое название: «Билет в один конец». Мне было все равно. Я пошел к директору и сказал: «Вы не возражаете, если пьеса в прокате будет называться "Билет в один конец"?» Директор хитро улыбнулся и важно произнес: «Любое название пьесы, в котором фигурирует слово "конец" администрацией приветствуется».

Рубанов пробежал глазами новый вариант пьесы и сделал два сильных замечания. «Соседка охмуряет заморского гостя грубо. Как шлюха. Так умные женщины не действуют. Тоньше, Санечка, тоньше», – ворковал Рубанов.