Страна возможностей - [36]

Здесь, в Барселоне, сейчас десять утра. Времени еще много: можно сходить ненадолго на пляж, потупить у волн, а потом поехать осматривать город или сходить в музей. Вечером поесть в рыбной лавке, когда спадет жара. Время здесь тянется медленно, никто никуда не спешит. Из бара тянется запах жареного бекона: старику готовят завтрак.

Я подзываю к себе официанта.

— Хау мач?

— Сикс еврос.

Я оставляю ему десятку, забираю рюкзак и поднимаюсь в квартиру: она у меня прямо над баром. Хозяйка, тоже китаянка, оставила мне на завтрак круассаны. Я закидываю их вместе с полотенцем в рюкзак, переодеваюсь в плавки и иду на пляж. Город еще не проснулся, лишь редкие велосипедисты проезжают мимо. Я прохожу мимо помойки, как вдруг из нее вылетает мусор. Сначала пара банок, затем толстовка. Потом из нее вылезает бездомный в цветном тряпье, загружает хабар в сумку, садится на велосипед и уезжает прочь. Здесь, в Барселоне, таким, как он, очень вольготно: круглый год тепло, можно собирать фрукты с деревьев, и коп, если поймает, не повесит на тебя какое-нибудь дело.

На пляже почти никого нет. Местные работники раскладывают кушетки и матрасы: один час стоит пять евро. Пока я раскладываю на берегу полотенце, торгаш копается в песке и достает из своего секретного места пакет с парео: их он будет целый день предлагать местным за десятку.

Сегодня на море спокойно. Волны перекатываются и ласково омывают берег.

— Мэсседж? — прерывает меня азиатка, которая тоже пытается заработать. Ее дело — массировать европейцам ступни, пока те работают над загаром.

— Ноу, сэнк ю.

В последний раз я был в Испании четыре года назад. Тогда ночью я смотрел на море и думал о том, что же будет дальше. Теперь я не думаю, мне практически все равно. Жизнь не любит никого из нас, эта сука будет издеваться над тобой, возить лицом об оструганный стол, опускать на дно, поднимать, а затем опускать обратно, когда ты совсем не будешь этого ждать. Сегодня Барселона, завтра — Гольяново. Сегодня офис и страховка, завтра — курьер. Я ко всему готов, меня ничего не трогает и не удивляет. Пускай подкидывает дерьмо, я разгребу. Жизнь хочет, чтобы мы были несчастными, а мы посылаем такую жизнь к черту и решаем получать удовольствие, несмотря ни на что.

Сбрасываю с себя одежду и захожу в воду. Сначала холодно, затем привыкаешь. Солнце слепит глаза, горизонта не видно. Ныряю, выплываю, ныряю снова, тело скользит по воде. Жизнь идет своим чередом, а я по ней плыву. Куда приплыву, пока не знаю.

Я плыву.

Послесловие

«На сцену вышли Алехин и Сперанский.

— Будет очень хорошо, если вы в зале не будете курить. Спасибо.

МАШИНА ЕСТ ЧЕЛОВЕКА

ЕСТ ЧЕЛОВЕКА

ИЩУ МЕСТО В МЯСОРУБКЕ

РАСПАДАЮСЬ НА МОЛЕКУЛЫ

Я заплакал. Мне было очень плохо. От пива мутило».

Я помню этот концерт, это было давно — когда в клубах еще разрешалось курить. Я тогда стоял на сцене и пел реп (в «макулатуре» мы предпочитаем такое произношение), а герой книги не пел и, возможно, даже не находил сил слушать, но нас объединяло то, что в ту пору я сам то ли был занят на какой-то бросовой работе, то ли искал очередную такую же.

«Люблю летать в самолетах, не люблю никакой работы» — эту строчку «Кровостока» я повторял себе всякий раз, когда проваливал очередное собеседование или мучился от необходимости гнуть спину в очередном офисе.

«Кровосток» тоже возникает в книге — еще один приветственный кивок одного участника клуба прекариата другому.

Полгода назад я познакомился с Ромой, когда мы работали в одной медиа-лавочке. Как-то за стаканом он спросил меня: «Ты чего тут делаешь? Ты что, серьезно собираешься быть новостником?». Я рассмеялся. Тогда шел второй месяц моей работы, проявлял я себя на ней не блестяще. Однажды шеф, который был, кажется, всего на год старше, отвел меня в пустую переговорку, указал на стул, обошел длинный стол, уселся напротив, вздохнул и сказал:

— Ну, рассказывай.

— Что рассказывать?

— Ты систематически опаздываешь, с коллегами не общаешься. Мы тут не звери и пытаемся поддерживать дружескую обстановку. Если у тебя какие-то проблемы, то я могу войти в положение.

— Ладно. — Я, кажется, смотрел в стол. Или, наоборот, сидел развалившись в кресле, чтобы замаскировать неловкость. — Ладно.

— Ну ты меня понял?

— Виноват. Я буду общаться.

Уволились мы с Ромой оттуда примерно одновременно.

Я проработал три месяца и переехал в Петербург. Он проработал немного больше.

«Страну возможностей» не хочется помещать в ряд с прочими текстами о мытарствах молодого шалопая, которого затянули жернова бессмысленного принуждения к труду.

Неинтересная учеба, ненавистная работа или мучительные ее поиски, голод и холод — все это тут есть. Есть и ощущение, что необходимость так называемого «поиска себя» тоже нам кем-то навязана. Неужели вообще обязательно надо уметь отбивать подобные подачи: «кем вы хотите видите себя через пять лет сильные стороны какое будущее возглавить коллектив инициативы собственное дело творческий разносторонний»?

Интонационно стиль Бордунова напоминает о Сергее Довлатове и, быть может, Вуди Аллене, но есть тут и «Фактотум» Чарльза Буковски, «Тропики» Генри Миллера, нью-йоркские рассказы Лимонова и проза покойного Сергея Сакина.