Страна вина - [121]

Потом он шел по горбатому мостику и видел, как поблескивает под ним вода, отражая огни фонарей, которые то разгорались, то угасали. По воде скользила большая лодка, с нее доносилась музыка и пение, словно это было ночное шествие небожителей.

Чуть позже он зашел в одно из питейных заведений. Вокруг стола сидело с десяток человек в широкополых шляпах, они пили вино и ели рыбу. От ударивших в нос ароматов у него аж слюнки потекли. Хотелось подойти и попросить поесть, но было неловко за свой внешний вид. Но голод не тетка: улучив момент, он лютым тигром метнулся к столу, схватил бутылку вина и рыбину и пустился наутек. Отбежав подальше, стал прислушиваться, не доносятся ли шум и крики.

Укрывшись в тени какой-то стены, он принялся за еду. Когда от рыбы остались лишь кости, он разжевал их и тоже проглотил. Вино выпил до капли.

Потом бродил вокруг, глядя, как поблескивают в воде мириады звезд и златокудрым мальчуганом прыгает по воде большая красная луна. Звуки веселья на воде раздавались все громче. Вглядевшись туда, откуда они доносились, он увидел большую расписную джонку для увеселений, которая мед ленно приближалась по течению реки. Джонка сияла огнями, на палубе под звуки пипа и шэна[207] пели и танцевали девушки в старинных одеждах. На столе, уставленном экзотическими яствами, было полно прекрасного вина, и с десяток разодетых мужчин и женщин играли в застольные игры на пальцах, раздавали наказы со штрафными чарками. Все — и мужчины, и женщины — уплетали еду с одинаковой жадностью — чай не прежние времена. Одна женщина, разинув огромный рот, уписывала всё подряд, как свиноматка, даже не поднимая головы. У смотревшего на все это Дин Гоуэра аж круги перед глазами поплыли. Джонка подошла ближе, уже были различимы черты пассажиров и слышно их смрадное дыхание. Следователь разглядел множество знакомых лиц: Цзинь Ганцзуань, шоферица, Юй Ичи, завотдела Ван, партсекретарь Ли… А одно лицо удивительно напоминало его самого. Похоже, его задушевные друзья, любовница и враги собрались вместе на этой людоедской вечеринке. Почему людоедской? Да потому что как завершающее блюдо снова внесли сидящего на большом позолоченном подносе истекающего маслом и распространяющего вокруг чудесный аромат пухленького мальчика с завораживающей улыбкой на лице.

«Сюда, любезный Дин Гоуэр, к нам давай…» — донесся нежный голос капризной, но миловидной шоферицы, и она, высоко подняв белоснежную ручку, несколько раз махнула ему. За ее спиной величественный Цзинь Ганцзуань склонился к миниатюрному Юй Ичи и что-то сказал ему на ухо. На лице Цзинь Ганцзуаня играла снисходительная улыбочка, а Юй Ичи понимающе осклабился.

«Я протестую!» — воскликнул Дин Гоуэр и, собрав остатки духа, устремился к разукрашенной джонке. Но по дороге угодил в большую незакрытую выгребную яму, где жиденькой жижей выбраживало все съеденное и выпитое во время пьянки, а потом выблеванное жителями Цзюго; там же скапливались их испражнения и плавали использованные вздувшиеся презервативы и прочая грязь, какую только можно себе представить. Это было благодатное местечко для зарождения самых разных вирусов, бактерий и микроорганизмов, рай для мух, раздолье для личинок. Он понимал, что это место не должно стать его последним прибежищем, и, чувствуя, что теплая жижа вот-вот зальется в рот, торопливо воскликнул: «Я протестую! Про…» Грязь совершенно бесцеремонно заткнула ему рот, сила земного притяжения неудержимо потянула вниз, и через несколько секунд все идеалы, справедливость, достоинство, честь, любовь и многие другие священные понятия вслед за горемыкой-следователем по особо важным делам погрузились на самое дно отхожего места…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Брат Идоу!

Я уже заказал билет на поезд в Цзюго на 27 сентября. По расписанию он прибывает 29 сентября в 2.30 ночи. Время ужасное, но что поделаешь — других поездов нет, поэтому вынужден обеспокоить тебя.

«Обезьянье вино» прочел, и мыслей в связи с этим немало. Подробно поговорим при встрече.

С наилучшими пожеланиями,

Мо Янь

2

Писатель Мо Янь, мужчина среднего возраста, полный, с жидкими волосенками, глазами-щелочками и кривым ртом, возлежит со сравнительным комфортом на жестком лежачем месте — если сравнивать с жестким сидячим, — и сна у него ни в одном глазу. В составе включили ночной режим освещения, лампочка над головой погасла, и только напольные лампы мерцают слабым желтоватым светом. Между мной и этим Мо Янем немало общего, но и различий хватает. Я вроде рака-отшельника, а Мо Янь — раковина, которую я занимаю. Мо Янь — шляпа, что защищает меня от ветра и дождя, собачья шкура, которую я накидываю, чтобы не продуло холодным зимним ветром, маска, которую надеваю, чтобы соблазнять девиц из приличных семей. Иногда кажется, что этот Мо Янь для меня тяжкое бремя, но от него никуда не деться, как раку-отшельнику не избавиться от своей раковины. Удается это лишь в темноте, да и то ненадолго. Вижу, как он мягко растекается по узкому спальному месту, как беспрестанно ворочается туда-сюда на крохотной подушке его большая голова: за долгие годы писательского труда шейные позвонки окостенели и застыли, поэтому шея поворачивается с трудом. Просто тошнит от этого Мо Яня, что правда, то правда. А в голове у него сейчас ну какая только дичь не крутится: обезьяны, делающие вино и черпающие лунный свет; следователь, схватившийся с карликом; ласточки-салаганы, строящие гнезда из собственной слюны; карлик, приплясывающий на животе красивой женщины; кандидат виноведения, амурничающий с собственной тещей; репортер, снимающий на видео приготовление блюда из младенца; гонорары за рукописи, поездки за границу, ругательства всякие… Никак в толк не возьму: ну какое удовольствие, когда голова у тебя захламлена такой ерундой?