Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы) - [86]

Скорее, скорее избавиться от них! И она применила испытанный способ – и погрузилась, будто на дно, в бытовые проблемы: стала приобретать вещи. Достала в кредит цветной телевизор, используя знакомство с зятем К.Д., которого она снабжала импортными оправами для очков. Он работал зав.отделом в магазине «Телерадиотовары». На отцовские деньги купила недорогой магнитофон. И наконец – «Жигули» ядовито-зеленого цвета – Фархаду. Он презентовал ей аж бутылку «Шампанского»! Об увольнении уже не помышляла, пришла к выводу, что виноват не Совмин, не окружающие ее люди, что необратимые перемены произошли в ней самой, в ее душе.

Последнее время ее донимали сны. Она умела их немного толковать. Причем, с детства ей снились исключительно цветные сновидения, иногда по нескольку сюжетов за ночь. Ребенком она не придавала им значения, а повзрослев, стала запоминать содержание, и, как ни странно, сны часто сбывались. Вероятно, она обладала даром самовнушения. Некоторые легко поддаются внушению, она могла так сильно внушить себе что-то, и оно происходило, будь то ожидание удачи или предчувствие встречи. То же было и со снами. Они часто оказывались вещими.

Уже в течение месяца она видела во сне одно и то же. То она летела по воздуху, взмахивая руками, будто крыльями, – и вдруг начинала падать стремглав в черноту и пустоту. От страха и безнадежности прерывалось дыхание. Она не разбивалась, но просыпалась в холодном поту и подолгу лежала, приходя в себя и успокаиваясь. То снилась черная, пустынная дорога, и не видно ей было ни конца, ни края. Она плелась по ней, не зная, куда и что там, вдали… Снова пустота? После снов ее преследовали мрачные предчувствия, мысли о смерти лезли в голову.

Еще летом как-то в выходной она сидела на кухне, бездумно глядя за окно с четвертого этажа. Вдруг снизу послышалась траурная музыка. В соседнем подъезде кого-то хоронили. Она вышла на балкон и смотрела, как выносили крышку, гроб. На крышке, обтянутой красной тканью, четко выделялся черный православный крест. Лица покойного – из-за расстояния – разглядеть было невозможно. «Раз крест, то, наверное, старушка», – подумала Ксения. Было два часа дня. Солнце стояло высоко, живая зелень во дворе и небольшие группы людей в летнем – все это не вязалось со смертью. «Интересно, а что у меня будет на крышке? Не крест, конечно. Но и звезды не будет, я ведь беспартийная… Не хотелось бы умереть летом, в такой вот жаркий июльский денек… Небо такое чудное… Лучше зимой, когда холодно и снег. Только не чистый и сверкающий, как в Норильске, а грязно-серый, тающий… как здесь. Там, я помню, в сумерках он синел, а здесь почему-то чернеет… И людям было бы легче сохранять на лицах подобающую печаль… В такую слякоть и настроение всегда не ахти. Как неестественно выглядит эта процессия, да и смерть неуместна – при ярком солнечном свете. То ли дело – зимой. Среди серых домов, грязно-серой дороги, черных деревьев и кустов. Самое подходящее время для смерти – зима, когда даже природа спит, будто мертвая», – заключила Ксения.

Мысли о Высоцком, мечта о встрече с ним не покидали ее. Да еще весной сон приснился. Она и Он на тесной кухне и целуются так страстно, как когда-то с Вовкой, и вдруг он говорит: «Жаль, что мы с тобой никогда не встретимся.» «Почему?» – дико закричала она и проснулась. Длительная, все углубляющаяся депрессия постепенно овладела Ксенией. Ей стало все безразлично. Один Владимир жил в ее мечтах и призывал к жизни, манил мечтой о встрече. На работе она проходила, не здороваясь, с пустым лицом мимо людей, которые враждебно к ней относились и плели козни за спиной, сочиняли небылицы. Особенно одна бабенка, разведенка с сыном, из бухгалтерии. Они были соседками в доме. Возможно, она и сообщила Ренату о слухах про Ксению, гуляющих по Совмину.

При всяком удобном случае – к месту и не к месту – она взахлеб рассказывала, какой у Ксении замечательный муж, какой красивый, хозяйственный, какие у него золотые руки. Ксения хмурилась: «Вот и бери его себе». А та, наверное, только о том и мечтала, поскольку была одинока и в самом соку. Не раз зазывала Рената то гвоздик вбить, то мебель передвинуть. Он, правда, на ее заигрывания вроде не реагировал. А если бы тоже был одинок? Кто знает… Если ей звонил человек, с которым не хотелось разговаривать, она сухо отрезала: «Извини, мне некогда». Правда, продолжала что-то кому-то делать, что-то доставать, но – по инерции, не тратя душевной энергии. Попросили купить сервелата, пошла в буфет, не дали, повернулась, ушла. Позвонили, спросили, ответила, нет. И все. На нет – и суда нет.

… Прошла весна. Медленно потянулось лето. С Салтой она почти перестала общаться, презирая ее в душе, хотя и сама оказалась не лучше. Изредка все же та заходила к ней, приносила новости. Зашла в конце июля, Ксения стояла возле стола, молча положила перед ней газету «Советская культура», указала пальцем на короткий некролог и сказала тихо: – Умер Высоцкий. Ксения опустилась на стул. Наверное, она потеряла сознание. Очнулась от того, что зубы стучали о край стакана с водой. Возле нее суетились Салта и Тимур. «Ну, все, жизнь кончилась», – мелькнуло в голове.