Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы) - [85]

Так что, кухарка Ксения, знай свое место, балуй чайком всех подряд! Ты же – не номенклатура, а секретарша. Ни права голоса, ни права протеста у тебя нет и быть не может, и быть не должно. Попала в клетку, так и чирикай, как птичка, а не тявкай, как собака. А то ведь недолго и загреметь из аппарата – тьфу, слово-то какое срамное, почти, как член правительства. Неси чашечку, не урони, не дай Бог!

Особенно неприятен был один из начальников отделов, который будто специально приходил к шефу в часы чаепития. «Ах, ты, козлик! На чаек прискакал? Своя-то секретарша тебя не балует, у нее работы невпроворот, а здесь тебе – благодать… Чаек свеженький, да со сливочками, да с сахарочком, да прямо в ручки поданный… Пей, голубчик, чтобы ты подавился! Как бы ненароком чашечкой этой вместе с чаем тебе по морде не заехать…» – Ксения с приветливой улыбкой гостеприимной хозяйки подавала чай. Недолго тлел в душе Ксении гнев и однажды выплеснулся. Она, как обычно, готовила чай, и в этот момент вошел тот самый начальник, которого она не терпела, – улыбающийся (они все тут улыбались с утра до вечера), но с неприятным ледком в серых глазах.

– Вы и меня, поди, чаем угостите?

«У-у-у, фашист!» – подумала она, но ответила приветливо и радушно, как хозяйка:

– Ну, разумеется. Вы, как всегда, вовремя.

По-видимому, ему не понравилась последняя фраза, он стер улыбку и, сделав неприступное лицо, вошел к шефу.

Ксения внесла чай, прошла по дорожке к столу, поставила чашку перед К.Д., протягивая другую посетителю, покачнулась вроде бы нечаянно – и выронила чашку прямо ему на колено. Он вскочил со стула, скривившись от боли, уставился на брюки: по правой брючине расплывалось мокрое пятно.

– Эк вы неаккуратно, Ксения Анатольевна… – укоризненно сказал К.Д.

Ксения на секунду застыла, глядя на дело своих рук, бледность разлилась по ее щекам – и вдруг из глаз брызнули слезы. Она закрыла лицо руками и бросилась вон из кабинета.

Она долго размышляла над дикой выходкой: «Что со мной? Откуда это затмение в мозгах? Откуда столько зла и ненависти? Ну, что он мне сделал плохого? Наоборот – всегда здоровается, улыбается… Какой он фашист? Обыкновенный человек… не хуже других… Подумаешь, несколько раз напоила его чаем. Руки отсохли, что ли? Разве можно за такую ерунду возненавидеть? Сама я фашистка, в таком случае. Но почему, почему я стала такой злой? Такой несправедливой к людям?»

Но чаще она думала о связи с Владимиром Николаевичем: «Нет, я должна ему сказать правду. Нужно положить конец нашим отношениям. Это становится невыносимым. Ложиться с мужчиной в постель, не испытывая ни малейшего желания. Какая же я дура! Любовь, люблю… Идиотка, будь ты неладна! От скуки и безделья повешалась на первого встречного. Правда, не урод и при власти… Дешевка ты, Ксенька, продалась за браслетик да отрез японский… Господи, где выход? Уйти, бежать! А куда? Где лучше? Где нет продажных? Тупиц? Взяточников? Завистников? Лицемеров? Воров? Где не тащат все, что под руку попадается? Как здесь… Книги из библиотеки, бумагу из туалета, ручки, карандаши, блокноты… Не украл, а просто взял, ведь «все вокруг народное, все вокруг мое». Мне бы левую работу печатать, деньги делать, а не заводить нелюбимых любовников… Ненавижу! Кого?»

Целый день ее никто не отвлекал: шеф уехал на совещание, помощник смылся, пользуясь моментом. Она вспомнила детство, юность и более зрелые годы – замужества и учебы в институте. Какой доброй, чуткой и отзывчивой она было девочкой… Перед мысленным взором возник чужой, заросший щетиной мужчина за колючкой – по ту сторону ее жизни, его поцелуй в ладошку, его слова: «Спасибо, человечек!» Именно тогда она впервые ощутила, что у нее есть душа. А Тега, всего-то гусь, в память о котором она до сих пор ни разу не ела птицу? Вспомнила свою первую подругу Зойку… Как она отстаивала право на дружбу! Как непримиримо восставала против родителей с их приличной Тамарой!

А Енисейск? Ее пытались сделать, как все, не имеющей собственного мнения, своего «я», своей индивидуальности! Теперь она знала, что боролась за право быть Человеком, Личностью – против обывательского мышления, закоснелого общественного мнения, против бездуховности собственных родителей вкупе с окружающими. Боролась, как могла и как умела. А Вовка? Любимый, единственный человек, разгадавший ее чистую и светлую душу, тянувшуюся к свободе проявления человеческой личности. А что получала она взамен? Непонимание, неприятие родителей, учителей, комсомольских вожаков. А в институте? Отстаивала свободу поступков и высказываний.

Будто вихрь ворвался в ее смятенную душу, подняв на поверхность самое сокровенное, и отчаянье захлестнуло разум: «Кто я? Что со мной стало? Неужели за столь короткий срок я так изменилась? Так переродилась? Ведь была, была человеком! Превратилась в дрянь, в дерьмо, в тряпку, о которую вытирают ноги… Где доброта, чистота, снисходительность к недостаткам людей, жалость, прощение? Есть зло, ненависть и – грязь, грязь, грязь… засасывает, как трясина…». Зря, выходит, Ксения стремилась стать, как все, приспособиться, приноровиться, притерпеться к поголовной лжи и лицемерию. Ненадолго ее хватило. Вон какие черные мысли в голову полезли!