Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы) - [70]

Она парилась, принимала душ, плавала в бассейне и чувствовала себя неловко. Будто она обременяла хозяина. На самом деле о ней никто не думал, мужчины занимались своими мужскими делами. Она пробыла в бане полчаса, оделась и вышла на кухню. Мужчины сидели и разговаривали. Ю.А. с укоризной произнес: – Что, баня не понравилась? Она ответила с искренним восхищением: – Слов нет, одни восклицательные знаки! Похоже, ему понравилась такая оценка его бани. И все же хозяин спросил: – Почему так быстро? Она не могла признаться, что было неудобно: провинциалка несчастная. Похоже, она потерялась. Не из-за хозяина, обстановка была непростая, как и хозяин. Ю.А. показал ей после обеда свой дом, в котором было все, что надо человеку для достойного жизнепроживания.

Было огромное зеркало в гостиной, возле него огромная статуя обнаженной богини (она не знала, какой именно), правда, не золотая, а бронзовая. Картины были подлинниками, дом был просторным, у хозяина был отменный вкус, ничего лишнего, все – антиквариатно, уютно, ничего вычурного, все вписывалось в интерьер, все находилось в гармонии. Вдруг хозяин подвел ее к портрету симпатичной девушки-брюнетки. – Посмотри на нее! – заявил он. Она посмотрела. Девушка глядела ей в глаза. – А теперь отойди! – сказал Ю.А. Она отошла, и в шоке увидела, что девушка опять смотрит ей в глаза. – Ой! – непроизвольно воскликнула она, удивляясь волшебству. – У этой женщины чистая душа, – сказал Ю.А., обращаясь к Александру. Наверное, это был тест.

Стали собираться, а хозяин, с сожалением их провожая, сказал на прощанье: – Я-то думал, переночуете, скрасите старику одиночество… Он, конечно, лукавил, до старости было еще далече. Честно сказать, она бы с радостью задержалась, интересно было бы поговорить. Александр вообще здесь частенько останавливался, как она поняла, когда он показал ей е г о комнату с европейскими окнами от пола до потолка с таким обалденным пейзажем! Она спешила на поезд: уезжала в этот день вечером.

Оставив радушного хозяина, Александр повез ее к часовне со святым источником, куда съезжались люди со всех городов и весей России, а может, и зарубежья. Святая вода есть святая вода, надо только верить. Он вошел в деревянную избушку с небольшим бассейном, сказав, что нужно купаться обнаженным. Он вышел, и она, конечно же, несмотря, что было прохладно, тоже зашла вовнутрь и разделась донага. Вода была леденющей, как в алмаатинке. Нырнула трижды и бросила российские копейки, чтобы вернуться. Уже один раз вернулась, с мужем Норланом, тоже нырнули голышом. Как бы хотелось там жить. Впечатления остались самые благостные. Она все успела, и уехала домой в Алма-Ату, чтобы вернуться в эту глубинку, напомнившую ей Енисейск, Минусинск, городки ее детства, ее юности. Не всякий человек полюбит провинцию, а она любит. Генная связь, ведь ее родители – из деревни.

Вот так непредсказуемо пересеклось настоящее с далеким прошлым, и разговоры оказались грязными инсинуациями совминовских бездельников. Да, им было, о чем судить-рядить. А любовные связи в здании? Все становилось явным, всюду были соглядатаи от безделья. Залезали грязными лапами и в семейные отношения.

* * *

Вот это да! За мной следят!

И на учете каждый взгляд.

И каждый шаг на карандаш —

Все больше сыщик входит в раж.

Азартом сыщичьим томим,

Поддонок сей неутомим.

За мною следом в туалет:

А вдруг и там мы тет-а-тет?

За мной следят. А мне плевать!

Пусть он залезет под кровать.

Его надежды не лишим,

Над ним возьмем и согрешим.

А еще в ДТ, как во всяком учреждении, была общественная жизнь. Ксения относилась к ней избирательно. Не ходила на профсоюзные собрания, мотивируя тем, что у нее ребенок. Не выходила на пр.Коммунистический встречать Брежнева, когда всех служащих буквально в шею гнали приветствовать генсека. Почти все правительственные учреждения в те годы располагались на Коммунистическом (через много лет один оригинал окрестил его Капиталистическим), уже при диком капитализме.

Были субботники, когда совминовцы убирали территорию собственного санатория. Высшего начальства, естественно, не было, потому выпивали, как демократы. Ксения даже в один из субботников, выпив, согрешила под кустиком со своим так называемым нелюбимым «любовником».

Были демонстрации на Ноябрь и Первое МАЯ. Сотрудники, низшие чины, ходили на них, как простые смертные. Потихаря пили, потом натужновесело плясали и пели. Ксении было смешно. Ее муж в эти праздники стоял в ограждении на своем грузовике. От кого ограждали?

И в приемной оказался не сахар и даже не сахарин. Если Ксения не читала, ей становилось настолько тошно среди новой мебели, с новой ковровой дорожкой на полу, что хоть волком вой. Она маялась, не зная, чем себя занять. Печатать левую работу ей не хотелось. В открытую нельзя было, а прятаться ей претило. К тому же не было желания зависеть от кого-то, в частности, от клиента, когда она вкусила свободы. Принуждать себя делать то, что не нравится, она не привыкла. Правда, левые деньги, заработанные в рабочее время, не были бы лишними в семейном бюджете. Но она предпочитала жить в долгах, чем потерять независимость. И вообще сидеть, и долбить, как дятел, часами, не имея желания или просто настроения, было для нее невыносимым.