Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы) - [68]
– Какой черт тебя тащит к этим пьяницам? – возмущалась Ксения.
– Пусть, пусть пьяницы!.. Зато не такие гады, как твои родители – трезвенники… Родную дочь из дому выжили… – с пьяным упорством защищался Ренат.
И пошло-поехало…
Домой они приходили лютыми врагами. То он, то она, кто больше чувствовал себя обиженным, демонстративно укладывался спать на полу. Иногда взаимная неприязнь длилась два-три дня, пока ктото из них, чаще – Ксения, ни просил прощения. В доме возникал относительный покой – до следующего выходного. Немудрено, что Ксения – после таких выходных – с легким сердцем шла на работу. Здесь обиды были мелкие и скоро забывались. И она постепенно отходила, теплела душой, особенно от участливых слов Владимира Николаевича. Он один понимал, как тяжело ей живется между двух огней: родителями – с одной стороны, и мужем – с другой, и сочувствовал и пытался, как мог, ободрить ее.
Перед праздниками сотрудникам аппарата выдавали пайки из дефицитных продуктов: банку красной икры, банку индийского растворимого кофе, баночку паштета, банку болгарских маринованных огурцов, банку печени трески, пачку индийского чая, банку сгущенки, банку тушенки и чтонибудь еще.
«Печень трески»
Консервы исчезли с полок как-то незаметно, наверное, треска перевелась в морях, а может, вся скопом исчезла в Бермудском треугольнике, и они стали дефицитом. Она уже работала в Совете Министров Казахской ССР через год после окончания института, на романтику больше не тянуло. Потрафила родителям, получила высшее образование. Да хрен с него толку, если пошла работать секретаршей. В правительственном учреждении «Печень» выдавали по спискам к праздникам в качестве дефицитных продуктов, того, чего у большинства людей не было, а у них изредка, но было, в том числе, у обслуживающего Дом терпимости персонала: милиционеров, уборщиц, сантехников и др. рабов власти.
Т О Г ДА (70-е годы) ВСЕ стало дефицитом для обычных людей, и они стали жить по принципу: ты мне, я тебе. Ты воруешь то-то, а я то-то. Услуга за услугу, товар за товар. А можно не воровать, а просто брать или давать: палку сервелата за зачет на экзамене в институте. За больничный в спецполиклинике – коньяк и коробку конфет. Везде существовала такса: невидимая, негласная, но весьма конкретно ощутимая для небогатого кошелька. Еще одна маленькая деталь из тех времен: «Печень» обычные люди и мелкие сошки, приближенные к правительству, как консервы уже не ели, только в салате. Если такой салат был на столе, значит, хозяева имели доступ к дефициту непосредственно сами или имели связи, т.е. жили по принципу: ты мне, я тебе. Такая вроде бы мелкая деталь, подумаешь, консервы, а говорила о многом. В Стране терпимости всегда не хватало чего-то, не печени трески, а самого необходимого, например, извините за натурализм, подтирались газетной бумагой, почти до перестройки. Из-за железного занавеса не завозилось в СССР предметов цивилизации, типа туалетной бумаги. Можете себе представить великую державу, подтиравшую задницу газетами «Правда» или «Известия»? Эти лживые насквозь газеты заставляли выписывать всех членов партии. Как ее отец когда-то, уже никто не вырезал портреты правящих лиц СССР.
В городе давно уже не было того изобилия в магазинах, особенно в продуктовых, как десять лет назад, когда их семья переехала сюда на постоянное место жительства. Что-то у дружбанов-генсеков не срослось. Может, поссорились, но страдали-то жители Казахской ССР. У Ксении запросы были скромные – на двоих, ну, иногда еще родители просили подкинуть чтонибудь вкусненького для внука. Правда, скромные запросы были следствием скромных средств существования. Вздыхая украдкой, Ксения покупала не все подряд, а выбирала, что подешевле. Зато остальные…
Ксения, стоя в очереди, незаметно наблюдала, как референты, секретари, машинистки набирают продуктов на сто с лишним рублей, набивая ими по две-три сумки. В это время за воротами здания толпились какие-то люди. Сотрудники выносили сумки, и тут же начиналась дележка или перераспределение. К воротам приходили родные, знакомые, нужные люди.
А какой шум и крик стоял во время торговли! Кто-то пытался влезть без очереди, его оттаскивали едва ли не за шкирку; кто-то взял на кусок колбасы больше положенного; кого-то обсчитали, пользуясь суматохой, царящей в буфете, когда все спешили и больше следили не за счетом, а за тем, чтобы не оказаться обделенным.
– Куда, куда ты лезешь без очереди? У меня самой ребенок дома один…
– Ну, и наглец же вы, Алексей Петрович, я ведь видела, как вы лишнюю палочку сервелата выпросили…
– Эй, бабочки, пустите фронтовика без очереди!.. – взывал к очереди референт с тростью.
– А рубль где? Вы мне сдачи не дали! Как «дали»? Не надо, я не воровка, мне чужого не надо…
– Что вы мне эту тощую селедку суете? Небось, Вере Петровне толстую положили! Где справедливость?
Ксения едва узнавала вежливых, благовоспитанных мужчин, окружавших ее на работе. Они становились как бабы – крикливы и не сдержаны.
А женщины разом теряли изысканные манеры, которыми поражали ее первое время, – растрепанные и потные, с красными лицами и вдруг охрипшими голосами, они напоминали ей рыночных торговок. Зрелище было далеко не из приятных. Какие же эти люди на самом деле? Такие, как на рабочем месте, или вот эти: грубые, злые, жадные, готовые растерзать ближнего, если тому отвесили на двести грамм больше дефицитного продукта. Даже в голодные годы люди не теряли человеческого достоинства. Обыкновенные, простые люди, не сотрудники правительственного аппарата. Редко кто в буфетных баталиях сохранял спокойствие и терпеливо дожидался своего пайка.
Жизнь советской молодой женщины Ксении Кабировой продолжается. Претерпев множество операций после падения с четвертого этажа своей квартиры героиня романа возвращается в Совет Министров Казахской ССР. Из приемной ее попросили, она опорочила звание сотрудницы ап-парата своим из ряда вон поступком. Она все-таки сделала операцию, но почти сразу была вынуждена уволиться. Кончилась Райская жизнь, началась Адская, какой жили тысячи людей, не имея преимуществ в виде буфетов, пайков, путевок, квартир и других благ Райской жизни.
Впервые в истории литературы женщина-поэт и прозаик посвятила книгу мужчине-поэту. Светлана Ермолаева писала ее с 1980 года, со дня кончины Владимира Высоцкого и по сей день, 37 лет ежегодной памяти не только по датам рождения и кончины, но в любой день или ночь. Больше половины жизни она посвятила любимому человеку, ее стихи — реквием скорбной памяти, высокой до небес. Ведь Он — Высоцкий, от слова Высоко, и сей час живет в ее сердце. Сны, где Владимир живой и любящий — нескончаемая поэма мистической любви.
Жизнь в театре и после него — в заметках, притчах и стихах. С юмором и без оного, с лирикой и почти физикой, но без всякого сожаления!
От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…