Страна сновидений. Письма из Атлантиды - [3]

Эшли задержалась на пороге их комнаты, представ во всем своем великолепии — тесные вылинявшие джинсы, продранные на коленях. Футболка с изображением группы Дефа Леппарда и с оторванными рукавами. Кожаная куртка. Голова в ореоле львиной гривы черных волос.

— Не верится, что можно смотреть такую ерунду, — сказала она.

Нина подняла глаза.

— А что тут такого?

— Как ты думаешь, долго ли длился бы этот фильм, если бы чудовищем была женщина? — ответила Эшли.

Она сняла куртку, швырнула ее на свою кровать и, не стесняясь, начала стаскивать с себя все остальное. Шторы на окнах не были задернуты, и снаружи любой мог увидеть более чем достаточно.

Чего, пожалуй, она и добивается, подумала Нина.

— Ну? — спросила Эшли.

Единственным ответом, последовавшим со стороны Нины, был звук телевизора, включенный на большую громкость.

ЭШ

Чем бы она ни занималось, все приводило Эшли Эванс в крайнее раздражение. Однажды она подслушала, как об этом говорили дядя с тетей. У них была целая теория — что она, дескать, стала такой, после того как погибла ее мать, а отец вообще отказался отвечать за нее.

— Было бы неестественно, — сказал дядя, — если бы она не озлобилась. Ее оторвали от всего родного. Она сознает, что никому не нужна, — матери больше нет, отцу не до нее, а мы, по ее мнению, взяли ее к себе только из чувства долга. Кто бы на ее месте не почувствовал себя обиженным? Мы просто должны быть терпимы к ней, вот и все. Она переболеет этим.

Что и говорить, теория привлекательная, но Эш на эти штучки не купишь. В конце концов, что они вообще понимают, ее дядя с тетей? Эта парочка выдохшихся хиппи, которые никак не могут смириться с тем, что шестидесятые годы давно прошли.

Конечно, обидно, что отец думает о ней не иначе как об обузе и не желает, чтобы она болталась у него на шее, стесняя его свободу. Хотя прошло уже три года, как погибла мама, Эш все еще ужасно по ней скучала. И не могла не признаться самой себе, что пожертвовала бы чем угодно, лишь бы повернуть время вспять, вернуться в те прежние дни, до маминой смерти, когда они жили все вместе в небольшом домике в Сент-Иве, а она ходила в свою собственную школу и тусовалась со своими собственными друзьями.

Постепенно стал исчезать ее акцент, — а с ним, как она полагала, и ее индивидуальность. Культурная. В этом отношении Северная Америка настолько отстала от Англии, что если бы она сейчас вернулась обратно домой, то скорее всего почувствовала бы себя там такой же чужой, как и здесь. Но вернулась бы не задумываясь, будь у нее такая возможность. Вернулась и попыталась бы снова наладить свою жизнь. Только без мамы…

Больно вспоминать. Тосковать о былом. Пытаться представить себе, как все обернулось бы, не изменись ее жизнь так бесповоротно, — словно ее вывернул наизнанку лезвием ножа какой-то маньяк.

Мы так сочувствуем, говорили все. Но что они понимали в сочувствии? Что они знали о беспомощности, которая охватывала от простой мысли: если бы мама в тот вечер пошла другой дорогой из бара, все сейчас было бы прекрасно…

Но это была просто боль. И хотя от такой сильной боли вполне можно озлобиться, — и Эш действительно злилась, когда думала о страшной несправедливости всего случившегося, — пожалуй, еще глубже в ней укоренилась постоянная враждебность. А в последние дни буквально все вокруг вызывало в ней ярость.

И изливать эту ярость проще всего было на Нину.

У них не было практически ничего общего. Ее кузина училась лучше всех в классе, на этом фоне отметки самой Эш, и без того далеко не блестящие, выглядели, естественно, еще хуже. Нина и ее подружки были все такие аккуратненькие и умненькие — не то чтобы совсем уж никуда не годные, но все-таки какие-то недоделанные. Их представления о музыке не распространялись дальше Дебби Гибсон; они не оценили бы по достоинству классного гитарного перебора, даже схвати он их за горло да встряхни хорошенько — как и положено отличной музыке. А уж смотреть всерьез муру типа этой сюсюкающей подделки под отличный фильм Кокто…

Закончив раздеваться, она вздохнула и стала натягивать футболку с изображением группы «Мотли Крю», безуспешно пытаясь отключиться от металлического звука телевизора. Убрала одежду, просто свалив ее в кучу на стул у окна, затем вынула из армейского рюкзака книгу, которую купила сегодня вечером, и устроилась на кровати, подсунув под спину подушки.

Разумеется, не Нина и даже не «Красавица и чудовище» вывели ее из себя. А тот противный парень, который шел за ней всю дорогу от магазинчика оккультных вещей — из центра до самого дома.

Обычно ей удавалось справиться с парнями, которые, пытались к ней приставать. Деревенщины, которые, стоило лишь шевельнуть пальцем, тут же начинали отпускать свои грязные шуточки. Малолетки и любители «новой волны», не заслуживающие никакого внимания. Панки и металлисты — ну, этих проверишь, насколько они интересны, прежде чем решить, отшивать их или нет.

Но этот тип…

От него у Эшли мурашки пробегали по коже.

Она не могла уместить его в свою классификацию. Высокий, темные волосы коротко острижены, худощавое лицо. По крайней мере на три-четыре года старше ее — ему могло быть и все двадцать. Одет в джинсы, простую белую футболку, длинный черный кожаный плащ, ботинки военного образца.