Страна смеха - [28]

Уже во время десерта, отставив чашку беспримерно отвратительного кофе, Анна стала рассказывать про Франса. Время от времени она поигрывала вилкой, крутила ее в пальцах так и эдак, словно начинающий иллюзионист. Рассказывая, она не отрывала взгляда от своих рук, хотя порой замолкала и вскидывала голову, дабы по выражению наших лиц удостовериться, понимаем ли мы, о чем она говорит.

— Моему отцу нравилось жить в Галене. Родители еще до войны послали его в Америку — они же были евреями и раньше других поняли, к чему все идет. А его брат Исаак погиб в одном из концентрационных лагерей.

— Дэвид Луис сказал мне, что ваш отец был единственным ребенком в семье.

— Вы говорите по-немецки, мистер Эбби? Нет? Есть немецкое выражение, которое очень подходит к Дэвиду Луису: «Dreck mit zwei augen». Вы поняли? «Дрянь с глазами». Некоторые перевели бы это как «дерьмо с глазами», но я сегодня настроена великодушно. — Она несколько раз провела вилкой по краю стола. До сих пор ее тон был ровным и дружелюбным, но «дерьмо» вмиг положило этому конец. Сквернословие плохо вязалось с тем ее образом, который успел у меня сложиться. Я вспомнил рассказ Луиса — об Анне, ее кошках и злобном шипении. Кстати, о кошках. Не вижу что-то я никаких кошек. Мне подумалось, что это будет довольно безобидный вопрос, в самый раз чтобы развеять пропитавший атмосферу дух «дерьма»:

— А кошек вы разве не держите?

— Кошек? Ни в коем случае! Терпеть их не могу.

— А у вашего отца были?

— Нет, он вообще не любил животных. Кроме, конечно, бультерьеров.

— Вот как? Но откуда же он так хорошо их знал — судя по его книгам?

— Хотите еще кофе?

Я так энергично замотал головой, что она чуть не отвалилась. А вот Саксони Анна не предложила еще чаю, и я начинал думать, что она не в восторге от Сакс. В чем тут, интересно, дело — в личной антипатии или просто в том, что они обе женщины? Ревность? Боюсь, что нет. Иногда встречаешь какую-нибудь женщину, и только соприкоснешься с ней руками, как мгновенно чувствуешь неприязнь, или наоборот. Она может быть просто шикарной, и красивой, и обольстительной, но тебе она не нравится, хоть тресни. Если случай именно тот, похоже, мы влипли. Но я решил не думать об этом, пока Анна не позволит нам писать биографию.

Мы встали и направились в соседнюю комнату; Саксони шла первой. Успело стемнеть, только через окна проникал кое-какой свет с улицы и смутно, если не сказать призрачно, оконтуривал манекен, маски и прочие предметы. Анна стояла прямо передо мной с рукой на выключателе, но свет не зажигала.

— Отец любил комнату такой. Я часто натыкалась на него, когда он стоял тут в дверях и рассматривал свою коллекцию в кошачьем свете.

— В кошачьем, значит, свете? «Горе Зеленого Пса», если не путаю?

— Не путаете. А вы, я смотрю, хорошо подготовились.

Она включила свет, и вещи, казавшиеся призраками ночи, опять, слава богу, стали вещами. Я не люблю страшных фильмов, страшных историй, кошмаров и вообще ничего черного. Эдгара По я преподаю лишь потому, что так велит начальство, и каждый раз, когда я брался за «Сердце-обличитель», мне требовалось две недели, чтобы одолеть рассказ. Да, я люблю маски и все необычное и фантастическое, однако наслаждаться почти реальным и бояться действительно страшного — это совсем разные вещи. Не забывайте, пожалуйста, что я трус.

Саксони села на кушетку и скрестила ноги. Нагелина положила лапу рядом и взглянула на Анну, прося разрешения залезть к гостье. Ничего не услышав, она восприняла это как «добро» и забралась на кушетку, медленно, по очереди, переставляя лапы.

— Когда он приехал в Нью-Йорк, то стал работать в похоронном бюро. О, извините — кто-нибудь хочет бренди, или еще чего-нибудь выпить? Немного «Калуа» или «Тиа Марии»[47]? У меня тут все есть.

Мы замотали головами, и она снова опустилась в кресло:

— Впрочем, все это большой секрет. Очень немногие знают о первом месте работы моего отца.

Я взглянул на Саксони, но она смотрела на Анну. Потом заговорила — впервые после ужина:

— И как долго он работал в том похоронном бюро?

Вопрос был с подвохом, ведь Лученте сам сказал мне, что Франс работал у него девять месяцев.

— Два года. — Она снова принялась вертеть пресс-папье.

Я взглянул на Саксони, но она смотрела на Анну:

— И что он там делал?

— Что делал? — Анна пожала плечами и улыбнулась мне, словно вопрос не стоил ответа, и не глупо ли, мол, со стороны моей подруги спрашивать.

— Ну, тем, чем обычно занимаются гробовщики, он не занимался, его всегда тошнило от одного вида трупов. Честное слово! Он говорил, что когда его вызывали в их рабочую комнату, он только бросит взгляд и сразу бежит в туалет! Бедный папа, мертвецы — это не его стихия, совсем не его. Знаете, чем он там на самом деле занимался? Стряпал. На нем была вся готовка и уборка.

— А с человеком он так ничего и не делал? Даже когда пробыл там какое-то время, пообвыкся?..

Анна тепло улыбнулась и покачала головой:

— Ничегошеньки. Отцу становилось плохо, даже когда он видел сбитое животное на дороге. Но одну забавную историю я вам расскажу, мистер Эбби, как раз для вашей книги. Время от времени он ездил с ними по вызовам забирать тело — как шофер. В тот раз им позвонили, чтобы они забрали человека, чья квартира находилась на шестом этаже в доме без лифта. Когда они поднялись и открыли дверь, тело оказалось фунтов на триста!