Страна Прометея - [66]

…Юрий упал на землю и, лежа, прострелил голову молодого купца. Историю «затушили», но все-таки Юрию пришлось уйти из гвардейского полка: так печально началась его жизненная карьера.

Лишившись полковой семьи, Юрий почувствовал томительное одиночество: он был сирота. Никакая другая служба, кроме военной, его не привлекала. Что делать? Но как раз в это время вспыхнула очередная революция в Мексике. Казалось бы, что общего между мексиканской революцией и молодым русским офицером, исключенным из гвардии? Но Юрий был настоящий русский. Истинная родина русского человека – вселенная. Вот почему мексиканская кавалерия обогатилась блестящим, талантливым и неустрашимым офицером. Кто знает: чего бы достиг Юрий в случае победы той стороны, которой он служил? Разве он не мог бы стать командиром полка? Или начальником дивизии каких-нибудь отчаянных ковбоев?.. Почему, наконец, ему не быть «спасителем мексиканского отечества?» Почему не командовать армией?.. Но его друзья были разбиты. Разочарованный Юрий вернулся в Россию. Я не знаю, как он жил и что делал в период между возвращением и началом великой войны. Известно лишь, что начиная с осени 1914 года и до последних дней существования Русской армии он был на фронте. Знание военной службы, мексиканский боевой опыт, необычайная выдержка и хладнокровие с первых же боев создали ему славу на всю Дикую дивизию. Среди храбрых он был храбрейшим, среди отчаянных – безумнейшим. Это его назвал неустрашимый генерал Мудар «барсом». А ведь в глубине души Мудар был убежден, что во всем свете существует только один барс – это он сам, Мудар…[67]

Революция повергла Юрия в какую-то непрерывно пламенную и холодную в то же время злость. Собственно говоря, при нем небезопасно было говорить самые слова: «революция», «Керенский», «большевик» и т. д. – эти слова приводили его в непостижимую ярость. Правда, ярость его была особого свойства: он никогда не кричал, не топал ногами, даже не повышал голоса. Но в стальных его глазах сосредоточивались такие «громы и молнии», что вчуже становилось страшно. Ротмистр Юрий и знал только одно решение проблемы революции: истребление всех революционеров. Заурбека, державшегося слишком независимых, по мнению Юрия, взглядов, он причислял к революционерам. И естественно, не задумался бы при случае его истребить… Столкновение долго назревало, и, наконец, назрело, и вылилось наружу.

Офицерское собрание, переживавшее последние недели и даже дни (приближался большевистский переворот, которого все ждали, но к которому никто не готовился), постепенно наполнялось. Сначала пришла молодежь; корнеты и поручики; потом постарше: командиры сотен и штаб-офицеры; позже всех прибыл командир полка, в сопровождении полковника Юрия и адъютанта. Полковник Юрий убеждал командира полка отобрать лучших офицеров и всадников и двинуться на присоединение к Корнилову. Командир полка возражал, ссылаясь на заявление гражданских властей Кабарды, сводившееся к следующему: гражданские власти предполагали бороться с коммунистами мирными, так сказать конституционными способами.

Гражданские власти уверяли, что коммунисты применят в Кабарде вооруженную силу лишь в том случае, если сами кабардинцы – первыми – поднимут оружие. Гражданские власти заранее всякое вооруженное выступление против коммунистов называли «провокационным». Гражданские власти взяли с командира полка торжественное обещание не выступать с полком против коммунистов… Гражданские власти ошиблись в расчете – действительно, коммунисты без боя овладели Кабардой. Но, овладев, они прежде всего разделались с представителями гражданской власти, потом с зажиточными слоями кабардинцев и, наконец, с народом.

При входе командира полка все поднялись. Молча, почти неприметными поклонами красивой гордой головой приветствуя вставших, командир полка прошел к своему месту, на верхний конец стола. Как всегда, он попробовал первое блюдо и незаметно вышел: его семья жила здесь, в городе, он обедал дома.

…Уже давно убрали первое и второе блюдо, уже допивали кофе и вино, когда с улицы донеслись звуки зурны, бубна и веселых голосов. Было совершенно ясно, что кто-то кутит. Но кто? Звуки завернули за угол – за углом находится вход в собрание. Звуки подошли к двери. Это напоминало чувство, которое испытывают дети, стоящие перед закрытой дверью, за которой зажигают елку. Вот – двери раскрылись. Тысячью невидимых летучих змей звуки зурны и бубна вторглись в собрание и здесь, в угрюмой высокой комнате, сразу сделалось радостно, забавно и смешно… Впереди шли зурначи, за ними, обнявшись, два грузина: Мушни и Дадаш, приехавшие в гости к Заурбеку, потом Заурбек, с руками в карманах – безошибочный признак, что он опьянел; и позади всех – верный соратник Заурбека – Хазеша, в медалях и крестах, с бубном в руках. Хазеша сжал губы и брови. Со стороны казалось, что от его искусства ударять в бубен зависит не только красота мелодии, но и судьба всего мира – как видимого, так и невидимого.

Ничего необыкновенного в появлении такой компании не было. Во все времена и у всех народов веселье делается тем бешенее и жажда веселья тем ненасытнее, чем больше грозовых туч собиралось на небосклоне, под которым живет народ. В России, в Кабарде и всюду, где разгорался революционный пожар, рядом со смертью шел балаган. Собрание полка уже не один раз превращалось в залу для танцев… Но сейчас пришел никто другой, а именно Заурбек. И старшим из присутствовавших был никто другой, а именно полковник Юрий. По тому, как оледенело лицо полковника Юрия, можно было безошибочно предугадать, что произойдет нечто. Заурбек присмотрелся к сидящим за столом и, увидев, что старшим является полковник Юрий, подошел к нему: