Страна Прометея - [41]

Вернувшийся к обеду Ибрагим не нашел ни обеда, ни дома. Его слуга, закрывая лицо руками, рассказал ему о происшедшем и от себя добавил, что в краже шелоха и подмене его ишаком подозревает Кушби, слугу Тау-Султана, бежавшего в эту ночь со двора. В эту минуту взгляд Ибрагима упал на цепь, лежащую на дороге. Он понял, что не только лишился невесты и коня, но и еще получил оскорбление, за которое платят кровью. Он вспомнил о брате Тау-Султане, которого так несправедливо обидел. Но брат находился далеко.

Крепко задумался Ибрагим, не знал он, к кому обратиться за советом и помощью. Не было у него друзей. Вот он повернул коня к дому Хаджи-Омара. Но почтенный Хаджи выслал ему навстречу слугу, которому приказал передать, что Хаджи-Омар не знает, о чем ему разговаривать с человеком, не умеющим отвечать на оскорбления, как это делают настоящие мужчины. В полном отчаянии Ибрагим бросил коня и пешком – вы понимаете, что значит пешком! – направился к дому уважаемого в ауле Гамида, столетнего старца. Но на его несчастье Гамид сидел на пне, вне ограды своего дома. Так что Ибрагим не имел предлога переступить порог гамидовского дома и тем самым стать его гостем. Гамид выслушал рассказ Ибрагима, пожевал губами и спросил:

– Где твой брат?

– Он уехал к аталыкам.

– Почему?

Ибрагим молчал.

Гамид покачал головой:

– Тот, – сказал он, – кто лишает себя братьев, не может рассчитывать на друзей. Иди.

С черным лицом отошел Ибрагим от Гамида. Не поднимая головы, вышел он за селение, и с той поры никто его не видел. А Тау-Султан, услышав о происшедшем, прислал одного из аталыков распродать и раздать оставшееся имущество, сам же остался жить среди полюбивших его аталыков…

Биберд не успел еще закончить свой рассказ, как послышался топот: это возвращался Маштай. Он вернулся на свежем коне, но голодный. В переметных сумах лежали две бутылки коньяка. С радостной улыбкой он передал коньяк юрисконсульту.

Прибытие коньяка оживило группу гостей. Послышался смех, шутки. Юрисконсульт, который чувствовал себя до некоторой степени героем, так как коньячная инициатива исходила от него, взял на себя заведывание столом…

На Кавказе принято, чтобы за столом кто-либо управлял беседой, руководил тостами, порядком кушаний и напитков. Такое лицо называется «тамада» – хозяин. Ему надо беспрекословно подчиняться во всем, что касается сидения за столом. Он подозвал Маштая и, потрепав его по плечу и назвав молодцом, предложил ему выпить бокал. Маштай смущенно извинился и просил принять во внимание, что он не успел еще закусить и отдохнуть, что боится опьянеть. Но тамада был неумолим. Выпил Маштай предложенный бокал, а минут через десять свалился, едва успев насытиться.

Сквозь сон я слышал веселые голоса. Говорили о красоте природы, о красоте горских обычаев. Потом перешли на женщин и анекдоты. Я заснул, когда юрисконсульт передразнивал «жидов».

Откуда-то издалека слышался плач, потом стоны. Это выли шакалы, встревоженные присутствием людей. Вокруг жила и дышала природа, а люди спали, готовя силы к завтрашнему дню, к суду.

…Есть такая высокая и гордая радость – бывать на высоте, на которой живут орлы и клубятся туманы. И чем эта радость глубже, тем она молчаливее, как молчаливо всякое глубокое чувство… Утро следующего дня было подобно гигантской белой птице, с голубыми крыльями, несущей золотой цветок. В то время как суд и стороны взволнованно готовились к битве, я оседлал коня и отправился вверх по течению реки Кара-су, в поисках одиночества и наслаждения природой. И действительно, я нашел, что искал, но пропустил главные моменты развертывания судебного разбирательства. А о нем стоит сказать… Поляна, из-за которой шло дело, представляла собою сенокос, разделенный рекою на две половины. Правая половина участка принадлежала Безенгиевскому обществу. Левая, меньшая половина, находилась в пользовании того же общества, а хуламцы на это возражали.

Хуламцы говорили, что до поры до времени они не возражали против самовольного пользования безенгиевцев, так как их половина была слишком мала и бедна травой. Но вот за последние годы река переменила русло – их участок увеличился, и трава на нем появилась первосортная. Теперь они требуют свое добро себе. Свидетели безенгиевской стороны утверждали, что левая сторона участка «никогда никому не принадлежала». Что там ранней весной появлялось немного травы, воза на два, и испокон веков здесь косили только безенгиевцы. Хуламцы же привели свидетелей, которые помнили еще то время, когда устанавливалась межа между владениями обоих обществ, и заявлявших, что межа эта проходила как раз по реке Кара-су. И таким образом, левая сторона реки несомненно принадлежит Хуламу.

В ответ на это возражение безенгиевцы привели своих стариков, готовых под присягой показать, где проходила установленная в те времена граница. Признаками границы служили кучи камней, заметки на деревьях и скалах. Когда дело дошло до показаний, обнаружилось, что каждый из стариков (причем стариков обеих сторон) помнит свои приметы. И так получилось, что границ столько, сколько стариков. Несомненно, все они заблуждались добросовестно.