Страна Прометея - [38]

Но слава искусного распределителя померкнет в таком случае вместе с угольками костра, около которого допущена роковая ошибка. В другой раз ему не доверят уже столь сложное и почетное дело…

Я расстелил бурку поближе к костру, подложил под голову кабардинское седло, заменяющее какую угодно мягкую подушку, и предался наблюдениям. На горнем краю костра сидел председатель, окруженный наиболее почтенными горцами. Поближе к председателю теснились русские гости во главе с юрисконсультом. Я уже сказал, что в большинстве это были люди с положением, средствами и, конечно, высшим образованием.

Они чувствовали себя здесь, среди этой природы среди этих людей, белыми воронами среди черных или черными воронами среди белых – я не знаю. Многократно они пытались сблизиться с горцами, но это им не удавалось. Почему? Потому что они (верю, бессознательно) делали неправильную предпосылку к завязыванию отношений. Они как бы заранее предполагали, что горцы – это люди, которые многого не поймут. Что горцам недоступны какие-то такие чувства и мысли, которые доступны им, людям высокой культуры. Люди высокой культуры изо всех сил старались упростить свою речь, старались казаться «простыми», «рубахами-парнями», «душами нараспашку». Где надо и не надо они посмеивались, подмигивали глазом, похлопывали по плечу. Случалось, что в несомненно искреннем желании приблизить к себе, так сказать «осчастливить», они похлопывали по плечу какого-нибудь Хаджи, несколько раз побывавшего в Мекке и, наверное, видевшего на своем веку во много раз больше, чем господа адвокаты из Тамбова.

В таких случаях и Хаджи, делая над собою усилие, не желая быть нелюбезным, также мило улыбался и приветливо кивал головой. Но спрашивается, что он мог думать об этих людях, которым недоступно чувство человеческого достоинства, скрытого под черкеской горца?!

Словом, гости обращались с хозяевами так, как неопытные и нечуткие взрослые обращаются с детьми. Обычно дети отлично сознают, что подлаживающиеся к ним «дяди» и «тети» вовсе не так уж очарованы ими и вовсе не так уж стремятся понять их интересы и сблизиться с ними. Вот почему картина такого рода «сближения» печальна, фальшива и смешна.

Люди, не принадлежащие к кавказским народностям, но действительно полюбившие Кавказ, действительно искренно относящиеся к кавказцам, пользуются в горах популярностью и любовью. К таким людям принадлежал и председатель, немолодой уже администратор, старожил здешних мест. Он никогда не позволял себе и намека на то, что называется «амикошонство». Он даже не очень благоволил к некоторым аулам, напоминая им старые грешки по части конокрадства или уклонения от повинностей. И тем не менее кто не знал и кто не уважал в горах этого человека, которого называли «Чарчун» (так произносили его фамилию). Кто бы отказался принять его в свой дом? Кто ответил бы «нет» на его просьбу оказать содействие?..

Ужином распоряжались Далгат, сын Тенгиза, старшина Безенгиевского аула, и хуламский старшина, имя которого утрачено моею памятью. Далгат был несколькими годами старше, и потому первое слово принадлежало ему. Он наклонился к уху председателя и шепотом спросил его, будут ли русские гости удовлетворены готовящимся ужином. Председатель громко спросил:

– Господа, старшина беспокоится, достаточно ли с нас будет баранины и бузы? Что еще у тебя есть, Далгат?

– Еще есть пиво и арака, – смущенно ответил Далгат.

– Достаточно, достаточно, – дружно отозвались гости.

Но господин юрисконсульт, тот самый, которому кричала жена «не уезжай, не уезжай», поправив пенсне и потирая руки, сказал:

– Эх-эх-эх! Коньячку бы сейчас! Вот бы здорово!

Председатель слегка нахмурился, потом, решив загладить выступление юрисконсульта шуткой, засмеялся:

– Ну, нет, знаете ли, насчет коньячку тут слабо. Придется подождать до Нальчика!

Все засмеялись. Но не засмеялся Далгат. Правило «гостю и старшим почет», причем – всякому гостю, действует днем и ночью, в горах и в долине. Он вспомнил о запасе коньяку и вин, имевшемся дома. Далгат отозвал Маштая, и через минуту громадная тень карабкалась по дороге, уходящей вверх, к перевалу. Слышно было, как шуршат по каменистой дороге копыта и как покрикивает Маштай, чтобы придать бодрости себе и коню. До селения Безенги было сравнительно недалеко, не более двенадцати верст по ближайшей крутой дороге.

Между тем небо погасло – там, в вышине, торжественная ночь распростерла свои темные крылья. Ярче пламенел костер, чернее густели тени. Старый Биберд, которому поручено было произвести разверстку барана, пригласил всех к столу. Пригласить к столу – значило предложить приблизиться к костру и занять места полукругом. Перед председателем и гостями появились деревянные тарелки. Остальные получали свою долю мяса на громадном куске хлеба. Тотчас же, вслед за мясом, появились напитки: арака, буза и пиво. Араку пили маленькими стаканчиками, а буза и пиво шли вкруговую – объемистый ченак без устали переходил из рук в руки.

Те, кому на следующее утро предстояла работа, т. е. состав суда, старшины, свидетели и канцеляристы, уже давно улеглись спать. А те, кто сопровождал деловых людей в качестве гостей или любопытствующих, продолжали сидение вокруг костра. По одну сторону костра сидели горцы, по другую – русские гости. Горцы иногда пели, иногда теснее собирались к Биберду, бывшему в эту ночь в настроении рассказывать. Русские или перекидывались незначащими словами, или прислушивались к беседе горцев.