Страна коров - [90]

В доме свет погас снова, и несколько мгновений спустя Бесси вновь вышла наружу и забралась в кабину грузовика.

– Все хорошо, – сказала она, мягко прикрывая дверцу. – Они спят.

– Рад это слышать, – сказал я.

Бесси сдала задним ходом с подъездной дорожки и снова выехала на грунтовку. Проехала по ней несколько сот ярдов, затем свернула на гравийную дорогу, ведшую обратно на шоссе. Но тут, не успели мы выбраться в спокойствие гладкого асфальта, она свернула на росчисть и остановилась, а в лучах фар перед нами плыла пыль. Оставив мотор работать вхолостую, она посмотрела на меня.

– Чарли, – сказала она.

– Да?

– Я восприимчива, Чарли.

– Правда?

– Да.

– Я тоже.

– Хорошо. Но сегодня ночью сексом с вами я заниматься не могу. Надеюсь, вы меня поймете.

– Я понимаю.

– Правда?

– Да.

– Хорошо.

Бесси выключила двигатель, затем вновь включила зажигание, чтобы заиграло радио. Возясь с настройками, она стала нащупывать станцию. Раздался скрежет, а потом голос и опять скрежет. На АМ-станции теперь тихо играла кантри-песенка. За окном небо было ясным, а луна поражала. Над ночным покоем вдалеке слышался восторженный стрекот сверчков. Бесси повернулась ко мне. Сквозь ветровое стекло на ее белую блузку рябью теней падал лунный свет, отчего казалось – пусть только в мареве моего собственного ума, – что всю эту сцену выписали четким черным и белым. Чистым черным. Чистым белым. Ничего, кроме неразбавленного контраста чистого света и его отсутствия.

– Это красивая луна, – сказал я.

– И небо чистое, – сказала Бесси.

– Сверчки стрекочут, – сказал я.

– Восторженно, – сказала она.

– Мне расстегнуть пуговицы на вашей блузке?

– Если не возражаете…

– Они ужасно далеки.

– Это не есть невозможное расстояние.

– Не есть. Однако может им быть.

– Чарли?

– Видите ли, несколько часов назад я бы согласился с вами, Бесси. Даже несколько минут назад. Но с тех пор многое изменилось. Произошло много пива. И много вина. Чересчур много марихуаны. И все это лишь добавляет к невыразимой перемене. Жизнь, видите ли, не единственное, что неуловимо…

Бесси извернулась ко мне поближе:

– Делайте, что можете…

– Я стараюсь как могу при сложившихся обстоятельствах. Поверьте, я пытаюсь. Но обстоятельства поистине обескураживают. Рукава моей рубашки с воротничком слишком длинны. А этот рычаг переключения передач, что располагается на полпути между нами, представляется гораздо ближе к вам, чем ко мне. Но я пытаюсь, Бесси. Я честно пытаюсь…

– Вы почти достигли цели, Чарли. Не сдавайтесь.

– Но, Бесси, я… Боюсь, я не могу этого сделать. Просто расстояние слишком велико. И чересчур наполнено смыслом. Слишком уж благоухает метафорой. Если блузка ваша – граница, отделяющая мир познаваемый от мира непознаваемого, и если пуговицы на ней – наши тщетные попытки оставить по себе хоть какое-то наследие, тогда это расстоянье меж нами – эта непреодолимая пропасть между вашими сосками и моими дрожащими руками – наверняка это есть влага, что пропитывает собою самую жизнь. Уж точно не может быть тоньше метафоры для жизненной любви к непознаваемому?

– Моя влага не метафорична.

– Я это ощущаю.

– Она благоуханна. И жизнеутверждающа.

– Но сейчас она не в силах мне помочь, ибо расстояние это слишком вечно. Метафора слишком тяжела. Мне жаль, Бесси. Мне правда жаль…

Разгромленный, я отвел назад руку и обмяк на сиденье. Уныло повесил я голову. Даже луна во всей ее женской славе не могла мне теперь помочь.

– Мне жаль, Бесси, – сказал я. – Мне правда жаль. Но это расстояние чересчур велико.

* * *

Но тут твердо заговорила Бесси:

– Нет, Чарли. Не так закончится эта ночь. Если б кончики моих сосков были непознаваемы, то их было б невозможно и познать. В таком случае расстояние между вашим любопытством и их непознаваемостью – дистанция между моими сосками и тем бугорком на ваших вельветовых брюках – было б непреодолимо, как пространство, отделяющее время от вневременности. Или вражду от примирения. Оно было так же велико, как расстояние от одного края вселенной до другого. И да, оно было б недосягаемо. Но со мной явно не тот случай. И явно не тот случай у нас сейчас. И потому делается это так…

Опытными пальцами Бесси расстегнула верхнюю пуговицу своей блузки. С моего наблюдательного пункта на другом краю сиденья в кабине грузовика я следил за тем, как пуговица эта упруго высвободилась, и там, где раньше была белизна блузки, возник треугольник бледной кожи. Зачарованный, я смотрел, как пальцы ее переместились ниже, к следующей пуговице, затем к следующей, треугольник кожи рос с каждой освобожденной пуговицей, покуда оба фланга ее легкой белой блузки вольно не повисли перед ее обнажившейся грудью, словно две отдельные шторы, только что раздвинутые, дабы явить свет утра. В ошарашенности моей тьмы было ясно, что ныне я стал свидетелем самого излученья дня.

– Если луна – женщина, – сказала она, заводя руки назад к застежке ее бюстгальтера, – то наверняка она властвует над приливами ваших глубочайших желаний.

Расстегнувши застежку, она вытянула бюстгальтер через рукав и поместила его на сиденье меж нами.

– И если приливы эти – вода, то уж точно не может быть лучшего выражения желанья, нежели река, что соединяет влагу сверху со влагой внизу…