Страна коров - [174]
Проезжая по улицам, каждый из нас впитывал поразительные образы – величайшее подношенье города: молодых женщин в невозможно коротких юбках, праздничные бары, неоновые вывески, неслыханные манеры, беспечный хохот, индивидуированные личности, вялые браки, религиозные откровения и переоценки, виды, звуки, запахи не убираемого мусора и абортов в подсобках, и открытых сточных канав, и горящих лифчиков, и нескованной свободы, присыпанной кокаиновой пыльцой и порохом и замешанной в плавильный тигель студенистого тавота.
– А вы, Чарли? Что вас поражает в этом городе, по которому мы едем в два часа ночи? Что в этом кипучем городском пейзаже производит на вас самое большое впечатление?
Над этим мне пришлось на несколько мгновений задуматься. Затем мне взбрело в голову:
– Огни, – сказал я.
– И…
– И шум.
– И?..
– И нервическое движенье.
– Все это прекрасно, разве нет?
– О да, абсолютно. Все это, несомненно, прекрасно по-своему. Такие вещи утоляют человечью нужду в новых щекочущих ощущеньях. Дают надежду на воскрешение. Позволяют людям забывать, откуда они явились… и не замечать, куда направляются. Все это очень понятно и объяснимо. Но прожив в Коровьем Мыке семь месяцев, я теперь смотрю на все немного иначе. Города я видел и раньше. И в них всех наблюдал ту же самую быстроту. Однако теперь я вижу ее очень по-другому. Теперь я способен смотреть на кипучую ночную жизнь и видеть за ней то, что она есть на самом деле.
– И что она есть?
– Бренность.
– Постойте, Чарли. Вы хотите сказать, что в суматохе вихрящихся тел и хохота, мигающих огней и звука… среди всей этой проживаемой жизни вы видите только это?
– Да.
– И больше ничего?
– Нет. Еще я вижу пустоту.
– Жизни?
– Житья.
– А есть разница?
– О да… еще какая…
– Что-нибудь еще? Помимо бренности и пустоты, есть ли там что-либо еще, в чем вы начали отыскивать утешенье, пока ехали по этому городу?
– Да. Бессодержательность. И бессмысленность. Отчуждение. Молчание. Одиночество. Тщетность. Карьеризм. Все это вижу я, проезжая сквозь суматоху города. Пробираясь по такому количеству асфальта, я начал видеть много, много всего. И увидев столько всего, я теперь вижу все это намного четче. Тьму. Влагу. Растворенье. Я вижу все это таким, каково оно есть и чем тщится быть. Но главным образом я вижу блистающую бренность всего этого…
Дождь пришел и ушел, и когда мы въехали на стоянку больницы, уже настало раннее утро, по-прежнему темно, и мостовая была влажна, должно быть, от той же самой бури, что мы встретили по пути. Фонари на стоянке были редки и скудны, беседа наша скисла, и в холодной темноте раннего утра мы втроем ждали, когда над горизонтом подымется истинный свет. Я завел «звездное пламя» ради обогревателя и радио с АМ-музыкой. Затем опять заглушил. Пока мы сидели в тишине, колено к колену на переднем сиденье, ветровое стекло затуманилось и дождь вновь застучал по жесткой металлической крыше машины.
– Что теперь? – спросила Бесси.
– Теперь будем сидеть тут и ждать зари. Больница открывается для визитов в пять тридцать. А сейчас вообще сколько времени?
– Два.
– Постойте… что?
– Два часа ночи.
– Но я думал!.. То есть всего ж!..
– Сейчас два, Чарли. Так что мы теперь будем делать? Раз сейчас всего два часа ночи и нам предстоит ждать еще больше трех часов, что будем делать?
– Именно это и делать. Ждать.
– Зари?
– Да. И ее принадлежностей. Во тьме этой машины. Во тьме за нашим ветровым стеклом. В бренности всего этого. Будем ждать в этой машине, когда наконец настанет заря. Потому что она точно настанет.
– Может, пока суд да дело, немного поспим?
– Хорошая мысль. Бесс, можешь расположиться сзади. А вы, Рауль, не стесняйтесь и растянитесь по всей длине этого длинного сиденья спереди.
– А как же вы, Чарли? Вам разве не хочется немного поспать?
– Конечно, очень бы хотелось. Но не могу. Как ни странно, я уже совсем не устал. Вообще-то мне кажется, я уже за гранью сна.
– Невозможно быть за гранью сна. Это физически невозможно. Сон приходит всегда.
– Быть может. Но не ко мне. По крайней мере – пока.
– Как знаете…
Бесси перебралась на сиденье сзади. Рауль вытянул длинные ноги по виниловому переднему сиденью, головой устроившись у руля. Я вытащил из зажигания ключ и сунул его себе в карман. Меряя шагами темноту снаружи, я то и дело заглядывал в ветровое стекло. Рауль раскинулся на переднем сиденье. Бесси свернулась на заднем.
Через несколько минут они уже спали.
Следующие три с половиной часа я стоял у машины, засунув руки в карманы, и ходил от одного поребрика до другого. То и дело возвращался дождь, и я забивался под крону самого большого вяза на парковке. Затем дождь прекращался, и я снова выходил на свет асфальтовой площадки. Время миновало медленно. В три часа меня, сгорбившегося во тьме под деревом, увидела группа медсестер, шедших к своим машинам, и заспешила прочь. В четыре я стер воду с капота «звездного пламени», лег на него и уставился в ночь. Небо было черно и неумолимо. Глядя прямо вверх, я не видел ничего, кроме тьмы, тучи закрывали луну и звезды. То была самая темная ночь из всех мне доселе ведомых.
