Страна клыков и когтей - [87]

Я почти ожидала, что, как только сойду с самолета, меня станут допрашивать о Клемми Спенс, но, разумеется, ничего подобного не произошло. Все препятствия на пути в страну были устранены. В Бухаресте мне выдали временный новый американский паспорт. Таможенника заранее предупредили о моих обстоятельствах. Штамп в паспорте он поставил с сочувственной улыбкой. Я словно была заперта в коконе заранее обговоренной безопасности. Нужных людей поставили в известность, остальным было все равно.

Мы шли мимо «каруселей» выдачи багажа, и, взяв отца под руку, я удивлялась, что вернулась в город, который уже и не надеялась увидеть. Я вернулась в Нью-Йорк-сити. У выхода из зала выдачи багажа состоялся наш с отцом последний разговор о моем ближайшем будущем. Он в последний раз принялся убеждать меня вернуться в Техас, но в его голосе звучало смирение с судьбой. Я возразила, что по доброй воле не оставлю Манхэттен, что вернусь к прежней жизни. Вернусь к Роберту и, возможно, даже на прежнюю работу. Он встретил мой полный ярости взгляд. Ярость во мне зародилась с той ночи, когда я видела сон про Клемми и все вспомнила. Отцу я про ту ночь, конечно же, не рассказала, как и про утро, когда послала весточку навещавшему меня чиновнику румынского правительства, в которой сообщала, что меня зовут Эвангелина Харкер, что я действительно американка и что я готова покинуть монастырь. На лицах сестер монастыря Святого Василия читалось облегчение. Когда мы уезжали, они крестились и шептали благодарственные молитвы за свое избавление. Они были мудры в своей благодарности. Еще несколько ночей там, и я, возможно, зарезала бы их во сне.

Багажа у меня не было, и выглядела я жалко. Отец подтолкнул меня к выходу. Мне казалось, будто я листок, налипший ему на пальто. Стоя в очереди на таможню, он повернулся ко мне, положил руку на плечо. Я чувствовала, что он хочет что-то сказать. За все это время мы мало говорили о том, что происходит дома. Он ни словом не обмолвился о Роберте, впрочем, тут нечему удивляться. Ему никогда не нравился ни один мой приятель. Пока мы ждали пересадки в Париже, я спросила, будут ли нас встречать в аэропорту Кеннеди, и он ответил:

— Твои мать и сестра.

— А Роберт?

— Он сам себе хозяин.

— Но он знает?

Отец пожал плечами.

— Твоя мать всем занималась. У меня и здесь хватало забот.

Я попросила его сотовый, чтобы позвонить Роберту.

— Лучше подождать, — сказал он, и я поняла, что случилась беда.

А как могло быть иначе? Я исчезла. Много месяцев меня считали умершей. Мой жених нашел утешение с другой. Как можно его винить? Я даже испытала за него облегчение. И как я могла согласиться стать его женой, не открыв ему всей правды? В очереди на таможню я плакала, но, правду сказать, знала, что так к лучшему. Мысль о встрече с ним приводила меня в ужас. Меня посещали сны, в которых мы начинали заниматься любовью, он медленно снимал с меня одежду, пока я уже не была почти нагой, а после он видел отметины у меня на теле и отшатывался. Пожалуйста, не поймите меня неверно. Я хотела его вернуть. Я любила его. Но не могла вынести мысли о мгновении, которое неизбежно наступит.

Из таможенного терминала мы вышли в длинный покатый коридор, и первым, кого я увидела, был Остин Тротта. Он стоял у подножия пандуса и держал в руке букетик крокусов и желтых роз, но меня пока не видел. Он смотрел в другую сторону, на что-то еще. Пальцы отца сжались у меня на локте. Такой оборот событий ему не понравился, а я испытала глубокую благодарность. Возможно, Иэн тоже здесь. И Стим.

Тут Остин заметил меня, но не успела я броситься к нему, как отец подтолкнул меня к матери и сестре, которые с безудержной радостью обняли нас обоих. Они смеялись и плакали. Они даже вообразить себе не могли, что я буду так ужасно выглядеть. Отец привык к моему виду и, возможно, пытался описать мое состояние, но, видимо, это не помогло. Плечи у меня исхудали. Скулы и подбородок обострились. Волосы падали роскошными кудрями и напоминали мне рассказы о трупах, о том, как волосы растут даже в могиле. Я была белее белого. Я двигалась, как восьмидесятилетняя старуха, один нетвердый шаг за другим. «Но мне некуда спешить, — думала я. — Они еще увидят, как я возьму себя в руки и стану красивее, чем раньше. К тому времени, когда я вернусь к работе, я снова стану личностью». Глядя через плечо матери, я искала глазами Роберта. Боль пронзила мне сердце, я едва держалась на ногах.

Вмешался Остин.

— Милая, — сказал он, и мы обнялись.

Я увидела, какой след наложило на него мое исчезновение. Его глаза словно впитали мой кошмарный вид. Я никогда не видела, чтобы он плакал, но сейчас на его глаза навернулись слезы, и он, всучивая мне букет, отвел взгляд.

— Как поживает Иэн? — спросила я, про себя разочарованная, что мой лучший друг не пришел.

Остин снова притянул меня к себе, почти давя цветы. Его била дрожь. И тут я поняла, что моего чудесного Иэна тоже больше нет. Остину даже незачем было говорить это вслух. «Все уничтожено», — подумала я. В голову шли другие, более мрачные, более гневные мысли. Слезы катились у меня по щекам, и отец пришел в ярость.