Страна клыков и когтей - [37]

— Ты же меня знаешь, Лина. Ты знаешь, что это полнейшая чушь. Я был потрясен, я сказал, что шафером у меня на свадьбе был афроамериканец, с которым я подружился в колледже, и спросил, чем же мой сценарий расистский? Как он, мать его, может быть расистским, разве что — извините, пожалуйста — главный герой черный и преступник, а он в ответ, мол, все дело в подаче материала, и если вы сами не понимаете, то лишь подтверждаете мое подозрение.

— О господи! — хором воскликнули мы.

— Но подождите. Это еще цветочки. Минут пять назад он снова вызывает меня к себе и говорит, что пытался переписать сценарий (а это наглая ложь, потому что я через стеклянную стену видел, как он играет в видеоигры и торгует на бирже), но мой текст настолько загажен фашизмом, что он подумывает, не снять ли меня с проекта. Я потерял дар речи. А перед тем как вернуться к видеоигре, заметной у него на мониторе, он мне заявляет: «Я же тебе говорил, Иэн. Ты хорошо умеешь подыскивать интервью, но на это способен кто угодно. Проблема в текстах. Ты не можешь писать для телевидения, а программа не может позволить себе держать непрофессионалов».

Повесив голову, Иэн пощупал себе лоб и сказал:

— И самое худшее в том, что теперь у меня температура, и скорее всего придется пойти домой и лечь. Это конец, говорю вам. Мне конец.

Я сказал ему, что он может утешиться моим кексом (который он сожрал в самом начале тирады), а он усмехнулся и ответил:

— Спасибо, уже утешился. Только мне не помогло.

Тут он заметил твою унылую мину.

— О господи! Я же забыл спросить про твои дела. Что стряслось?

— Не важно, Иэн, — отозвалась ты. — В сравнении с твоими, сущие пустяки. Он гонит меня в Румынию. Вот и все.

— Сволочь.

— Словами делу не поможешь.

— Это из «Тонкой голубой линии», да, Эвангелина? Когда ты наконец поймешь, что нужно уметь противостоять нажиму?

Тебя слишком многое тревожило, чтобы оценить его юмор. Тебе было страшно. Ты была в ярости. А еще ты была на седьмом небе из-за помолвки. Нам не представился случай поговорить на мою тему, но, невзирая на собственное разочарование, я вспоминаю слова, которые сказал тебе Иэн напоследок, перед тем как взял пиджак и ушел:

— Хотелось бы, чтобы ради себя самой ты была чуть менее исполнительной. Хотя бы чуточку. Тогда бы ты поняла, о чем я.

А ты ответила:

— Я понимаю, Иэн. Правда, понимаю. Просто не придаю такого значения.

Он ткнул пальцем в тебя, но обращался ко мне:

— Разве она не прелесть?

Повернувшись на каблуке, он подошел к твоему столу.

— Помнишь, как однажды ты сказала, какая для тебя честь работать в «Часе»? Тебе это важнее, чем мне. Но ты бесхребетная, Лина. Ты довольствуешься участью чьей-то пешки. Так тебе никогда не придется брать на себя полную ответственность.

В твоих глазах мелькнула обида, к щекам прилила краска гнева.

— И знаешь что? Ты привезешь сюжет года, и твой корреспондент на руках будет тебя носить. А я спродюсировал кучу собственных сюжетов, и они выходили в заглавные семь раз, но мой корреспондент ни в грош меня не ставит. На том пойду-ка я спать.

Потянувшись через стол, он взял твою руку и поцеловал костяшки пальцев — почти куртуазно.

— Милая Лина. Береги себя. Мы выпьем за твое здоровье, когда вернешься.

— Нет, не выпьете. — Ты шмыгнула носом. — Но надеюсь, что ты заставишь Скиппера Блэнта в ногах у тебя валяться.

Если не ошибаюсь, таковы были твои последние слова ему.

На этой неделе мы похоронили Иэна. Какой-то вирус. С того разговора я видел его лишь однажды, на улице, и он был нездоров, но казалось, что это лишь начало слабого гриппа. А три дня назад по всему офису разослали заметку, одинокий абзац с какими-то медицинскими терминами. В пятницу его увезли в больницу с головной болью, выписали в субботу, во вторник он снова туда попал, а в четверг его не стало. Мне сообщил Скиппер Блэнт собственной персоной (или, как мне нравится его называть, Коала), который никогда никоим образом не признавал во мне личность — и навеки занял место в моем сердце, обращаясь ко мне «Эй, ты». Сегодня утром он остановил меня в коридоре и сказал: «Ты хорошо знал Иэна». Мы обнялись. Он казался вне себя от горя, хотя у меня сложилось впечатление, что он недолюбливал нашего друга. Но в душевных делах никогда не знаешь наверняка, так ведь?

Не сомневаюсь, что ты и в Трансильвании можешь заглянуть в свой почтовый ящик — мужик из техподдержки заверил меня, что это реально. Если да, то печальную новость ты узнаешь поздно ночью, и тебе будет тяжелее, чем всем нам, потому что ты будешь одна, потому что ты знала Иэна больше многих из нас, потому что он был твоим верным рыцарем. Мне так жаль, Эвангелина! Мне жаль, что так вышло, и мне жаль, что ты прочтешь это в одиночестве. Но ты же понимаешь, что я не мог промолчать.

Как так вышло? Что проникло в его кровь, в его спинномозговую жидкость? Что-то неведомое и ужасное проникло в клетки его спинномозговой жидкости и в них обосновалось. Тело иногда становится полем духовной битвы, только так можно осмыслить произошедшее, как еще одну проигранную битву в долгом поражении всего порядочного в человеческой душе у нас в «Часе». Начальство утверждает, что это была естественная смерть. Наверное, придется поверить.