Страна холодного солнца - [21]

Погода тихая, но пасмурная, у спущенного на воду вельбота очередь – поставлена задача, чтобы каждый член экспедиционного похода ступил на землю Антарктиды.

Загруженный вельбот, глухо чапая дизелем, как беременная каракатица, лениво отвалил от борта.

Полярники называют станцию Беллинсгаузена курортом. Здесь и вправду «курортный» климат, температура воздуха редко опускается до минус 10 градусов. Если, к примеру, сравнить со станцией Восток, расположенной внутри континента, где температура воздуха опускается ниже минус 80 и при этом солнце светит так, что можно повредить зрение, – станция Беллинсгаузена несомненно курорт.

Первым живым существом, встреченным на берегу, оказался наш родненький полярник. К берегу бежал мужик в кирзовых сапогах, телогрейке и армейской шапке с ушами вразлет.

– Братцы, лук есть?!

А в это время на «Владимирском» проходила встреча с руководством станции, где было рассказано много чего интересного об Антарктиде, об истории и перспективах исследований и о быте советских полярников.

Знакомство с островом началось с фотографирования у «знака-ежа». Говорят, такой есть на каждой станции. Тотемный столб, утыканный прибитыми к нему дощечками – указателями направлений и расстояний до родных городов. Наши старались фотографироваться так, чтобы была видна стреловидная дощечка с надписью «Севастополь 14 445 км».

За ближайшей сопкой обнаружили лежбище. На небольшом пляже мирно соседствовали котики, тюлени и четыре морских слона. Чуть поодаль на возвышении кучковались вездесущие пингвины. Это были адели и императорские пингвины – коренные жители Антарктиды.

Существует много видов пингвинов, их около двадцати – и хохлатые, и золотоволосые, и магеллановы пингвины, и очковые, и папуанские… и обитают они на юге Южной Америки, юге Австралии и Новой Зеландии и даже на юге Африки, и только адели и императорские пингвины обитают в Антарктиде.

Обособленная группа императорских пингвинов чем-то смахивала на британский парламент – черные фраки, белоснежные манишки, море важности, океан высокомерия и птичьи мозги.

На почтительном расстоянии от лежбища, стоя у мольберта, творил художник Серкин. Его внимание привлек морской слон.

Шестиметровый исполин, весом в четыре тонны, с огромным гипертрофированным носом, нависающим над пастью ноздрями вниз, источал силу, мощь и тяжелый дух. К нему старались не приближаться, и не потому, что было страшно, а потому, что воняло. Периодически он раскрывал свою клыкастую пасть и рыгал, поддерживая концентрацию миазмов на лежбище.

По глубоким шрамам на груди, голове и загривке можно было прочитать его непростую биографию. Через многое пришлось пройти этому матерому самцу, чтобы стать хозяином гарема из трех самок.

Как-то у них все по-честному, по-правильному, а вот у людей не так – ты можешь быть последним размазней-задротышем, но с деньгами, и самочки твои.

Слонихи были вполовину меньше и без хобота и рядом с ним казались тюленями-переростками.

Наблюдавших за ними волновал один и тот же вопрос, но озвучил его только Петров. Сан Саныч, пытаясь проникнуть в тайну бытия, нервно покусывал ус и полушепотом, с каким-то внутренним сомнением осведомился:

– Как же это они, бедные, трахаются? Он же ее раздавит к едрене фене.

Леонтьев с жалостью смотрел на слоних.

– Это не секс, это, наверное, ужастик какой-то. С таким монстром да на морозе, и никакого тебе Восьмого марта. Да, нелегко им тут.

Морев скабрезно захихикал, видимо, представил себе соитие этих великанов.

Прогулявшись вглубь острова и отщелкав все тридцать шесть кадров фотопленки, они прошли вдоль ручья, отделявшего нашу станцию от чилийской, и спустились к домику, больше напоминавшему морской контейнер.

Несколько раз их путь пересекала пресс-группа, рыскающая по острову в поисках чего-нибудь необычного.

Рядом с домиком-кунгом на огромных китовых позвонках, словно на креслах, сидела молодая пара, это были специалисты-биологи из братской Германской Демократической Республики. Они смотрели на бухту, на стоящие на якорях суда и о чем-то разговаривали на языке из фильмов про войну.

Подошли, поздоровались, познакомились. Молодые ученые оказались мужем и женой, звали их Тиль и Магда.

Магда довольно бойко щебетала по-русски, а Тиль все больше кивал головой и приговаривал: «Я, я!»

Магда видимо обрадовалась новым людям и пригласила в дом.

– Пойдемте, я поить вас чай.

Тиль был не очень доволен решением жены и не особо это скрывал, вошел он последним, недовольно бурча себе под нос.

Дом гостям не показали и дальше кухни не пустили. Тиль не то сказал, не то отдал команду, Магда перевела:

– Муж просить извинять, у нас, кроме чай и галеты, нет ничто.

Сан Саныч размашисто, по-купечески вытащил из-за пазухи бутылку шила, разведенного до завещанных Менделеевым 40 градусов.

Леонтьев с Магдой пили чай, Петров, Морев и Тиль – шило. Галетами хрустели все.

Когда бутылка была ополовинена, прижимистый колбасник забыл, что у него «нет ничто», и притащил килограммовую банку консервированных немецких сосисок. Жизнь заиграла новыми красками.

У Петрова с Тилем возник профессиональный спор.

– Да пойми ты, немчура недобитая, магнитка и гравика – это тебе не за зверюшками наблюдать и говно ихнее под микроскопом рассматривать.