Страна гор и легенд - [53]

Кочевники нередко вкладывают почти все сбережения в женские одежду и украшения, что, являясь показателем уровня семейного достатка, превращает женщину в своеобразный семейный банк. Обычно после свадьбы мужчина стремится сразу же приобрести столько украшений, сколько позволяет ему достаток, а то и залезает в долги.

Афганские кочевницы никогда не носили и не носят чадры и вообще в противоположность своим сестрам во многих оседлых районах отличаются гораздо большей независимостью и свободой. И это вполне понятно, так как они истинные хранители очага семьи кучи: присматривают за детьми, ухаживают за новорожденными ягнятами, ткут грубошерстные паласы, шьют одежду, вяжут шерстяные носки, расставляют и убирают шатры и, конечно же, готовят пищу. Кстати, прирожденные скотоводы, кучи мяса не любят и отдают предпочтение молочным продуктам, домашних же животных закалывают лишь в исключительных случаях. Редки в их шатрах овощи и фрукты, а чтобы разнообразить меню, женщины собирают дикие растения и ягоды.

Женщина к тому же всегда оставалась правой рукой мужчины в ратных делах, а многие из них прославили свое имя в период борьбы за независимость, когда кочевые племена стали ядром народного ополчения.

За пиалой крепкого, заваренного прямо на костре черного чая — зеленый кочевники пьют редко — узнаю, что семейство старика отстало от основного каравана и расположилось здесь, у Мукура, чтобы до наступления сумерек сняться и успеть догнать своих до ночи.

У афганских кочевников сохранилась объединенная семья, где глава определяется по возрасту и где обычай предписывает младшим беспрекословно подчиняться воле стариков. Даже свадьбы совершаются обычно внутри клана или племени, причем эти вопросы решаются родителями, которые договариваются о выкупе и процедуре бракосочетания. Правда, по обычаю, «жакавыль» («окрик»), юноша, оказавшийся не в состоянии добиться руки девушки, может подойти к шатру ее отца и несколькими выстрелами в воздух продемонстрировать свою преданность возлюбленной. После этого считается обязательным, чтобы старейшины племени вновь начали переговоры с отцом, и отказ может привести к вражде между семьями.

Старого кочевника отличает лаконичность и простота речи, выработанная, вероятно, за долгие годы жизни в кружении суровой и скупой природы. Нет в ней ни настороженности, ни недоверчивости, которую мы почувствовали в разговоре с его домочадцами у поста дорожной пошлины. Он прост и категоричен: ведь вокруг его семейство, его овцы, его шатры и его степь.

Во время чаепития нас окружают дети, среди которых и мой юный знакомый. Он выделяется особой осанкой среди нескольких косматых, чумазых пареньков и вставших чуть поодаль звенящих металлическими браслетами девочек с огромными настороженными глазами. Руки девочек выкрашены сурьмой. Оказывается, это тоже для профилактики от хвори.

Приглядевшись, можно заметить на шее у детей «тавизы» — амулеты. Их приобретают у попечителей мечетей и гробниц или привозят из хаджа вместе со щепоткой земли «святых мест». По поверьям, тавизы ограждают от несчастий, болезней и «дурного глаза». Но расспрашивать об этом не стоит, чтобы не вызвать обиду у владельцев тавиза.

Я решаю заснять детей на пленку, но не тут-то было. Когда камера затарахтела, девочек как ветром сдуло, и больше они не появлялись. Зато ребята с интересом косятся на кинокамеру, явно придумывая способ заполучить готовые фотографии. Все объяснения, что это невозможно, что надо сначала проявить и обработать пленку, напрасны.

— Тогда давай камеру! — ультимативно заявил мой юный друг, тот самый, который умеет считать овец и разводить костер.

Положение становилось крайне деликатным, но он и конце концов прав: ведь должен же я отблагодарить за угощение! Раздумывая, что же предпринять, решаю протянуть время и сменить кассету. Когда же киноаппарат открыт и ребята, наседая друг на друга и толкаясь, принялись разглядывать (что же внутри?), вдруг снова раздается авторитетное моего приятеля:

— Хараб! (Сломалось!).

Ребята закатились смехом. А камера и фотографии? О них сразу же все забыли…

Надвигается прохлада — верный признак приближения сумерек. Пора расставаться, да и хозяева начинают уже понемногу собираться в дорогу: женщины выносят из шатров паласы, скатывают их в рулоны и вместе с чайниками, горшками, керосиновыми светильниками кладут у шатров. Потом принимаются и за шатры: несколько человек вместе с детьми возятся с навесом, другие — с шестами. Мужчины сгоняют в стадо овен и верблюдов.

У машины я обнаруживаю заждавшегося механика, а водитель что-то бурчит о времени и дальней дороге. Я хочу расплатиться с Аятуллой (так зовут механика) но он остается неумолим.

— Когда-то я работал на строительстве шоссейной дороги через Саланг в Гиндукуше, — говорит Аятулла, — и всегда буду помнить ваших инженеров. Благодаря им я получил специальность автомеханика. И как память о тех днях храню вот это! — И он показал памятный значок в честь покорения Саланга: на латунной пластинке выбит въезд в высокогорный туннель.

— Когда встретите «шаурави» (советских), которые работали на Саланге, передайте привет! — И Аятулла приветливо машет на прощание рукой.