Страна Гонгури - [30]

— Да, хороши твои слова, старшой! — заметил Младший — ну а если, не будет мировой революции? Никогда. И коммунизма обещанного — тоже.

— Револьвер мне дай. С одним патроном.

— Застрелиться хочешь?

— Нет, тебе пулю в лоб пустить!

— Это что-то докажет?

— Нет. Но хоть ты сдохнешь! Если ты в коммунизм не веришь, в цель единственную, ради которой жить и умирать стоит — зачем тебе жить?

— А просто. Жить — как все.

— Это не жизнь. Существование. Если — без цели.

— А если наперед знать, что будет? Лет через семьдесят. И черта с два — вы там увидите коммунизм! Эй, поэт — знаешь, какие песни сочинять о нас будут потомки?

Было красное небо, и белый костер.

И зигзаги подстреленных птиц.

И ревущая конница с бешеных гор.

И разливы горящих станиц.

Как в тифозной горячке, металось «ура» —

По ковру из разрубленных тел.

И в атаку, под музыку, шли юнкера —

За орлом, что по небу летел.

О, мятежная юность, восстания пыл —

Хочешь, брата врагом назови.

И отца пристрели, чтоб тебя не убил,

Захлебнувшись в сыновней крови.

Революции честь — эй, Буденный Семен!

Видишь, кожанок тысячный строй?

Те, кто выживут здесь, лягут в тридцать седьмом.

Там, у лагерной стенки сырой.

Чтоб водили туристов по вашим костям.

И, с усердием всех холуев,

Сладкозвучно плели иностранным гостям

О романтике грозных боев.

Чтобы влез на трибуну ответственный вор,

Лекционно-запечный паук.

Чтобы мерзко завыл красногалстучный хор.

Во главе с кандидатом наук.

Безоглядные рыцари глупой войны!

И жестокие юноши дна.

Неужели в земле вы не видите сны?

И не снится вам эта страна.

Может, нас вы там видите, грязных и злых?

Может, слышите наглую ложь —

Вот цена ваших огненных дней боевых.

Вот за что вы кричали «даешь!».

И за голод, за муки, за ужас атак,

Вам награда — оскал сатаны.

На крови — может вырасти только бардак.

Где и кровь не имеет цены.

— Это — не я сочинил. Это про вас будут петь — лет через семьдесят. Я — сам видел. Столько-то лет ТОМУ ВПЕРЕД, прямо как у Гонгури. Только — роман про меня писать некому.

Молчишь, не веришь? Ладно. Но — слушай. Я ведь — за ЭТИМ тебя искал, чтобы рассказать. Не веришь — так врать не мешай.

Друг у меня был. Из студентов бывших. Про социализм не думал, наукой занимался, даже на фронте, каждый час свободный в тетради что-то чиркал — как этот твой поэт. Погиб он, на Шадре. Мне, до того, говорил — если случится что, бумаги отцу, адрес есть. А желание товарища последнее — свято. Поскольку о тайне сказано не было, пролистнул я тетрадь, но ничего не понял: формулы там, выкладки, цифры — я в баллистике еще разбираюсь, а не в физике тонких материй. Адрес был в городе… ну пусть будет К. — вдруг там еще люди причастные остались, вы же в Чеку их потащите. Был тот город тогда на нашей стороне. И случилось вскоре мне там оказаться — по делу, к истории моей отношения не имеющему.

Ну, нашел я там его отца. Тоже профессор — как у этого поэта. Передал я тетрадь и спросил, любопытства ради, и для вежливости, и чтобы разговор перевести — важное это, или так себе. Ему тоже, наверное, выговориться хотелось. Короче, открыл он — что время может быть не только прошлым-будущим, но и параллельным! Что рядом с нашим миром может быть другой, или даже несколько — где все иначе. И даже эксперимент успел поставить, еще до войны — на каких-то там протонах-электронах. Эффект какой-то обнаружил — есть! А сын — помогал ему, математически рассчитывая. Уравнения вывел — что, при подстановке коэффициентов, меняется мир. На фронте — считал. Той умной головой — в которую, ваша пуля!

Был там еще один, врач. И рассказали они мне такую интересную вещь: хотя пройти в иной мир материально нельзя — не изобрели еще такую большую машину, только на атомы пока хватает, но есть другой путь. Что мозг наш — что-то вроде радио, и можно услышать того, кто в том мире настроен на ту же волну, понятнее объяснить не могу. И не соглашусь ли я участвовать в эксперименте, прямо в тот же вечер: все уже готово. Война — а они науку свою вели — и страсть как хочется узнать, так ли все.

Что делать — любопытен я. И хотелось — хоть чем-то профессору помочь, за сына. Процедура была — кресло, электроды на башку, укол чего-то — в общем, детали опускаем, как к делу не относящиеся. И проснулся я — как у Гонгури, другим человеком, в светлом будущем. Здесь прошло всего шесть часов, пока меня откачали — а там целый год! Все ж хорошо, что капитаном бронеразведки был, а не интеллигентом слабонервным — в здравом уме остался. Профессор с врачом — до утра, целую пачку бумаги исписали, стенографией, пока я рассказывал, что успел. И показалось мне, не были они чересчур удивлены — может, у них до меня и другие такие были, времяпроходцы?

А может, душа все же есть? Или, по-научному, психоматрица — где записана вся наша индивидуальность? Которая, как заряд электрический — может на другое тело перескочить? Потому как радио давно отключилось — а ТОТ, кем я там был, не исчез: я там один лишь год прожил — а ВСЮ его жизнь помню, как свою. И опыт, обучение — «лешаки», чтоб ты знал, это тактика советского спецназа плюс партизан Отечественной войны; не умеют еще так — в этом времени! И еще, те кто рядом, о ком я думаю сильно — иногда сны видят. О том мире. Где дело Ленина — жило и побеждало. Что вскинулся, старшой — тоже видел? А я сам видел, своими глазами. И не думаю — точно знаю. Революция победит — а мирового коммунизма не будет!