Страна без свойств - [28]

Поначалу, в период становления этого направления в литературе, появились романы, обращавшиеся при описании жизни в деревне к национал-социалистическому прошлому и его последствиям в судьбах и в сознании людей, к совершенным в те времена преступлениям, к теме соучастия деревенских жителей в злодеяниях режима (например, «Волчья шкура» (1960) Ганса Леберта и «Карнавал» (1967) Герхарда Фрича).

Впоследствии писатели молодого поколения, уже не знавшего нацистских времен из личного опыта, обратились к описанию брутальности, косности и вместе с тем самоочевидности обыденного фашизма в провинции, не изображая национал-социалистическое прошлое и совершенные тогда преступления напрямую, но выявляя структурную взаимосвязь его идеологии с описываемой ими повседневностью: «Прекрасные деньки» (1974) Франца Иннерхофера, «Гуггила: О паиньках и о гаденышах. Провинциальная хроника» (1975) Вернера Кофлера, «Ничейная земля» (1978) Гернота Вольфгрубера.

Еще одной темой для австрийской литературы стало разрушительное воздействие иностранного туризма и гротескное двуличие австрийцев, распродающих родной край толпам заезжих зевак. В «Кошачьем концерте» (1974) Герхарда Фрича эта тема напрямую связывается с последствиями нацистского прошлого, а в повести Норберта Гштрайна «Один» (1988) эта связь уходит в подтекст, обнаруживается как глубоко укоренившаяся в сознании и поступках «деревенских героев». Принцип «мы — это мы» в деревенской общине, изображенной Гштрайном, напоминает о разговоре в трактире между военными преступниками Хабергайером и Ротшеделем в романе Леберта «Волчья шкура»: «Мы — это мы!» — сказал Хабергайер, сделав ход и отхлебнув глоток. «Мы — это мы», — сказал Ротшедель, видимо, из непреодолимой тяги повторять все вслед за егерем. «Мы останемся прежними!» — подтвердил Ротшедель и отхлебнул из кружки еще разок. «Прежними! — повторил он, — что бы там ни произошло».

Что произошло — нам об этом известно. И прозвучавшее в «Волчьей шкуре» обещание остаться, собственно, такими, какие они есть, было выполнено, как показано в повести «Один»: какими они были, такими и остались, они остались людьми, готовыми покориться, смолчать, притвориться, подобострастно прислуживать до тех пор, пока накопившаяся в них злоба не обрушится на беспомощные жертвы. При этом они уверены, что всегда уйдут от наказания, и в этом их поддерживает исторический опыт.

Изображенное в «Прекрасных деньках» Иннерхофера поведение «батраков» и «крепостных», их прямо-таки архетипические ухватки и приемы легко обнаружить у героев Гштрайна, только здесь таскают туда-сюда не огромные фляги с молоком, а подносы с тарелками и стаканами, и не коров выгоняют на пастбища, а выводят на горнолыжные трассы туристов. Но близость совершенно очевидна, и она проявляется в той же самой манере поведения, в удушливо-потной бессловесности, в агрессивном и одновременно боязливом подобострастии. Холль у Иннерхофера от бессильной злости и агрессии временами вовсю гоняет телят по пастбищу, и они несутся сломя голову, скатываясь с крутых склонов, а горнолыжный инструктор Якоб в повести Гштрайна «Один» делает то же самое со своими учениками. Разумеется, следует избавиться от этого «одного», заявляющего: «осознание непосредственной современности отсутствует, а осознание прошлого зачастую неверно, и люди постоянно обманывают себя, пока все не станет таким, каким им это хочется видеть». На такого ведь не подействует никакая утешительная идеология: «Пошли, чего это он так кипятится, ведь все мы — немцы».

То, о чем здесь так лаконично повествует Гштрайн, напоминает о Хиндлере, персонаже романа Леберта «Огненный круг». Хиндлер, бывший нацист, в 1947 году именует себя то «австрийцем», то «чистокровнейшим немцем», и это противоречие он вовсе не воспринимает драматически. У него, как он говорит, австрийский паспорт. Виллу Хильды, своей любовницы, он хочет переоборудовать в гостиницу, ведь если начнет действовать государственная программа поддержки туризма, сюда будут приезжать толпы иностранцев, это станет выгодным делом, и тогда снова можно будет побрататься с немцами. («Почти во всем мире для немецких героев войны существует запрет на смех, только у нас его нет, у нас они могут смеяться и разговаривать», — напишет позднее Франц Иннерхофер.)

И вообще, как считает Хиндлер, вопрос о том, кто ты — австриец или немец, уже давно потерял свое значение, «так как однажды Европа станет единой, и Австрия вновь присоединится к Германии».

В этой связи вызывает особый интерес эволюция Ганса Леберта от его первого романа ко второму: Леберт, как мало кто из других писателей, движется от изображения частных провинциальных нравов в конечном счете к созданию универсального образа современной Австрии и ее духовного состояния.

Уже в своем первом романе «Волчья шкура» Леберт обратил внимание на преемственные связи Второй республики с национал-социализмом. В этой книге речь идет о преступлении, совершенном в одной деревушке в последние годы нацистского режима и раскрытом в начале 50-х годов, — это время действия романа, — вследствие чего вся деревенская обшина предстает в конечном счете как банда фашистских преступников и пособников.