Страх полета - [30]

— То есть, после того, как вы перестали встречаться, она все еще трахалась с тобой. Это какой-то фокус. Ты бы запатентовал его. Можно на этом деньги зарабатывать: устраивать людям перепихон со знаменитостями прошлого: Наполеоном, Карлом II, Людовиком XIV… Ну вроде как у Доктора Фауста с Прекрасной Еленой… — Мне нравилось быть с ним глупой.

— Заткнись, жопа, и дай мне закончить о Мэй… — и сразу же повернулся ко мне, и, сквозь скрип тормозов, — Господи, ты так прекрасна…

— На дорогу лучше смотри! — сказала я, восхищенная.

Все мои разговоры с Адрианом всегда звучали как цитаты из «Алисы в Зазеркалье». Например:

Я: Мы, по-моему, движемся по кругу.

Адриан: Это всего лишь точка.

Или:

Я: Не принесешь ли ты мне сумочку?

Адриан: Только если ты мне пообещаешь не приносить ничего раньше срока.

Или:

Я: Я разошлась со своим первым мужем потому, что он был сумасшедший.

Адриан (кривя свои лангиановские брови): По-моему, этого достаточно, чтобы выйти замуж за человека, но уж никак не развестись.

Я: Но он каждую ночь смотрел телевизор.

Адриан: О, тогда я понимаю, почему ты с ним развелась.

Почему же Мэй Пэй протрахала Адриана всю его жизнь?

— Она оставила меня в беде и умотала к себе в Сингапур. У нее там был ребенок, который жил с отцом, так вот этот ребенок попал в автомобильную катастрофу. Ей пришлось возвращаться, но об этом можно было бы по крайней мере написать. Месяцами я чувствовал, что окружающий мир состоит из механических людей. Никогда до этого мне не было так скверно. А эта сука выскочила замуж за педиатра, который лечил ее ребенка, американский болван!

— Почему ты не поехал за ней, если так переживал?

Он так посмотрел на меня, словно я с ума сошла, словно подобная вещь ему и в голову прийти не могла.

— Ехать? Зачем? (Он зацепил колесом угол, в очередной раз ошибившись поворотом.)

— Затем, что ты любил ее.

— Я никогда не употребляю это слово.

— Но если тебе было так плохо, почему ты не поехал?

— Моя работа напоминает разведение цыплят, — сказал он. — Кто-то обязательно должен и вынести лопату дерьма, и засыпать горсть зерна.

— Дерьмо собачье, — сказала я. — Доктора всегда прикрываются своей работой, чтобы не показаться бесчеловечными. Я-то уж знаю этот шаблон.

— Не собачье дерьмо, милая, а цыплячье.

— Не слишком-то остроумно, — сказала я, но все равно засмеялась.

За Мэй Пэй последовала целая Ассамблея ООН девиц из Таиланда, Индонезии, Непала. В наличии были также африканка из Ботсваны, пара француженок-психоаналитиков и французская актриса, которая «проводила все время в бункере».

— Где?

— В бункере. Ну, в сумасшедшем доме. Я имею в виду, в психиатрической лечебнице.

Адриан идеализировал сумасшествие в типично лангианской манере. Шизофреников он считал настоящими поэтами. Каждый лунатик был едва ли не Рильке. Он хотел, чтобы я написала с ним вместе книгу. О шизофрениках.

— Мне кажется, ты чего-то хочешь от меня, — сказала я.

— Точно. Я бы воспользовался твоим указательным пальцем, или ты предпочитаешь большой?

— Свои есть. — Мы переругивались, как десятилетние дети. Единственный наш способ выражения привязанности.

История адриановских женщин дала ему право членства в моей семье. Похоже, что его лозунгом было: никогда не трахайся с родственницами. Его предыдущая подружка (присматривающая сейчас за детьми, если я все правильно понимаю) подошла ближе всех к его родственному гнезду: она была еврейкой из Дублина.

— Молли Блум? — спросила я.

— Кто?

— Ты не знаешь, кто такая Молли Блум??? — Я не верила своим ушам. Такое замечательное английское произношение и не читал Джойса! (Я тоже читала «Улисса» по-диагонали, но я говорю налево и направо, что это моя любимая книга. Как «Тристрам Шенди»[29].)

— Я безграмотный, — нараспев произнес он. Он был весьма собой доволен. Еще один глупый доктор, вот что мне подумалось. Как и большинство американцев, я наивно полагала, что английский акцент означает образованность.

Ну хорошо, начитанные люди частенько оказываются порядочными ублюдками. Или — хуже. Но я была разочарована. Прямо как в том случае, когда мой аналитик не знал Сильвии Плат. Тогда я целыми днями говорила о ее самоубийстве и о том, как я хочу написать великое стихотворение и сунуть голову в газовую духовку. А в это время он думал о чашечке охлажденного кофе.

Хотите верьте, хотите нет, но подругу Адриана звали Эстер Блум — а не Молли Блум. Она была темненькая, полноватая и вечно страдала, как он говорил, «ото всех этих еврейских беспокойств; очень чувствительная и нервная». Эдакая иудейская царевна из Дублина.

— А твоя жена, какая она была? (К этому времени мы так безнадежно заблудились, что Адриан нажал на тормоз и остановил машину).

— Католичка, — ответил он. — Папистка из Ливерпуля.

— А чем она занималась?

— Была акушеркой.

Это звучало очень странно. Я даже не знала, что мне на это сказать.

«Он был женат на католической акушерке из Ливерпуля», — так я могла бы написать. (В романе, однако, я бы заменила имя Адриан на что-нибудь поэкзотичнее, и сделала бы его немного повыше).

— А почему ты на ней женился?

— Она заставляла меня почувствовать вину.

— Уважительная причина.