Страда и праздник - [39]

И еще не давало покоя хорошо помнившееся: разговор с Прошьяном там, в тишине кабинета на Большой Дмитровке. Ведь Прошьян сам особо подчеркивал непригодность синдикалистских принципов, опасность их для Советской власти. И декрет об управлении ведомством начали разрабатывать еще при нем…

Однажды, после особенно рьяных выступлений левых, Подбельский попросил слова — в порядке реплики, что ли. И сказал, будто думая вслух, делясь сокровенным:

— Заявления левых эсеров, которые мы слышим, так ошеломили меня, что явилась мысль: может быть, мы, коммунисты, ошибаемся в управлении ведомством?

Он сделал паузу, чувствуя, как сразу притих зал. Оглянулся на президиум, поймал изумленный взгляд Халепского и, словно отвечая на это удивление и на тишину, продолжил:

— Вы знаете, я новичок в ведомстве, но меня утешает то обстоятельство, что первый урок я получил от своего предместника товарища Прошьяна. Он три месяца до меня был наркомом, и вынес опыт, и сказал мне, что власть по управлению почтово-телеграфным ведомством должна принадлежать не комитетам, а Советам… Товарищ Прошьян, вы знаете, имеет некоторое отношение к партии левых эсеров, и вот я думаю: может, с тех пор как левые эсеры ушли от власти, принцип Советской власти им уже не дорог?

Он умолк, чуть заметно усмехнулся и посмотрел на Халепского. На лице у того уже не было изумления, его сменил восторг, и он-то, Халепский, первый грянул в ладоши. Зал мощно откликнулся, Подбельский видел, что аплодирует куда больше делегатов, чем обычно отзывалось на выступления большевиков, и, усаживаясь на место, шепнул Кадлубовскому:

— Все-таки мы их доломаем.

Сопротивление «левых» и синдикалистов день ото дня действительно слабело, убеждения с трибуны не проходили даром, все больше беспартийных поддерживало большевистскую фракцию, но вырвавшаяся в иронической реплике мысль не оставляла Подбельского: с партией левых эсеров что-то происходит, дело, видно, не только в отношении к Брестскому миру, к немцам; партия эта зреет для разрыва с коммунистами и еще покажет зубки. А Прошьян, что ж, он сам говорил, что охотно шел в правительстве за Лениным, и ему теперь, наверное, приходится выбирать, оценивать, сколь дороги собственные, выношенные в борьбе принципы…

То, что съезд в конце концов оказался на платформе Советской власти, показало голосование о том, как его именовать. Приняли название «Первый всероссийский пролетарский почтово-телеграфный съезд». Первый, хотя и был уже первый, и второй, при Временном правительстве. Не третий, а первый, и это означало, что со всем старым в профсоюзе покончено. Новую линию подтвердил и состав нового ЦИК союза: большинство в нем составляли коммунисты, а представители от партии левых эсеров, от анархо-синдикалистов и максималистов заявили о солидарности с новыми принципами управления ведомством. Ревцекапотель сложил свои полномочия.

Кадлубовский, ставший членом ЦИК, крепко пожал руку Подбельскому.

— Теперь слово за вами, товарищ парком! Мы вас безоговорочно поддерживаем, посмотрим, насколько вы поддержите нас.

Подбельский лукаво усмехнулся.

— Так ведь чего же смотреть? Разве вы не догадываетесь, что администрации выгодно работать в контакте с союзом? — И когда утих дружный ответный смех стоящих вокруг вновь избранных циковцев, прибавил уже вполне серьезно: — Трудно нам будет. Но давайте гордиться, что на нашу долю выпала такая честь — быть первыми в новом поколении российской почты…

ЧАСТЬ II РУКА С МЕЧОМ, РАЗРУБАЮЩАЯ ЦЕПЬ

Мы должны взять у современной науки все самое ценное, все самое лучшее. Мы должны поставить почту, телеграф и телефон на самую совершенную высоту технической организации.

В. Н. Подбельский

Глава шестая

1

Еще в дни съезда Совнарком принял постановление об открытии трех тысяч почтово-телеграфных учреждений дополнительно к существующим. Подбельский спешил с постановлением, понимая, что это безмерная сейчас тяжесть на согбенных, обессиленных плечах ведомства и в то же время мера крайне необходимая, акт, призванный доказать всем и каждому, что Советская власть не собирается чинить и латать доставшееся ей в наследство хозяйство, она его станет переделывать так, как свойственно ей, ее природе. Больше двух тысяч учреждений открывались заново, свыше шестисот — преобразовывались из мелких, вспомогательных пунктов, производивших почтовые операции. И все это срочно, с добавлением в смету коммиссариата двадцати трех миллионов рублей.

Чиновники старого закала пожимали плечами, шушукались, предрекали наркому скорое фиаско. Он что, не видит, какая разруха вокруг? Злая, давняя, с последних лет войны, не усмиренная и не побежденная революцией. Какие новые отделения, когда даже марок нет?

Марок! Привычных всем кусочков бумаги, взятых как бы в рамку строчкой зубцов, с картинкой или с гербом, пришлепнутым в типографии, без которых и почту помыслить нельзя! Это странное изобретение англичан со времен «черного пении», самой первой марки, снабженной меланхоличным профилем королевы Виктории, повелевает заплатить за работу, связанную с доставкой письма, не после того, как эта работа будет выполнена, а прежде, да еще без особых гарантий за доставку. Но гордость почты в том и состоит, что она доставит. Марка — средство платежа, приводящее в действие почтовый механизм, и символ его безупречности.