Стожок для несуществующей козы - [12]

Мустафа услышал и возрадовался. Спросил, знает ли современных. Она напряглась и вспомнила — подруга как-то водила ее на вечер Гульбахор Сафиевой, когда сборник ее переводила. Сафиева запомнилась сердитыми сросшимися бровями и решительным обликом раскрепощенной женщины Востока. В одном стихотворении даже пылко клялась спалить собственный дом, раз уж он перестал нравиться любимому мужчине. В общем, если и феминизм, то какой-то не западный, с ущербом для себя. Леля, например, не стала бы жечь дачу, хоть она и не нравится Максиму.

Мустафа тем временем ликовал, его смуглое личико аж ходило ходуном — Сафиева оказалась то ли соседкой его матери, то ли что-то в этом духе.

— Ооо, какой жэнсчин! Жалко, мнэ такой не достался!

Понятно, что Леля тут же обещалась Мустафу по-братски перевести — с редифами, розами и соловьями, и вообще как положено.

А за это шкафчик, который она целых два года не могла запихать в свою мансарду, поскольку в дверь не проходил, был втащен туда через окно на веревке за три минуты!

До чего же весело, когда в жизни все рифмуется!

А потом Леля с Саидом, пока он вагонку прибивал, беседовали о пережитках зороастризма в суннитском варианте ислама. Вполне культурное времяпрепровождение.

Но тут Максим неожиданно нагрянул, да еще и гостью привез. Гостья оказалась симпатичной поэтессой Сонечкой. Оба были крайне оживлены и обсуждали особенности просодии актуальных текстов. Белая маечка открывала хрупкие плечи и трогательно торчащие позвонки. Завитушка на шее напоминала дочкину.

На Лелю они мало обращали внимания — общались взахлеб, а она тихо подавала тарелки, как те, в кишлаке, в вечной тени на женской половине. Краем уха слушала разговор, пытаясь угадать, скоро ли умная филологическая речь традиционно дойдет до Фрейда, Дерриды и Лакана. Впрочем, гости добрались только до агностицизма, а потом достали фотоаппараты и умчались в поля, луга и холмы — увековечивать друг друга на фоне плакучих ив, иван-чая и декоративной мельницы с частоколом, куда для колорита кто-то насадил лошадиный череп.

Ехидный Саид, грузно опершись на забор, глядел им вслед, приставив руку козырьком — хотел орлиными глазами удостовериться, что глава семьи вдали уже обнимает поэтессу за гибкую талию.

Когда нагулявшийся Максим прикорнул на диванчике и тут же сладко засопел, Леля с поэтессой, обставившись банками пива, еще долго сидели у ночного пруда. Она была милой девочкой, эта Сонечка, даже несколько романтичной — ей нравились отраженные звезды, дрейфующее по воде яблоко штрифель и фарфорово-белые розы в темноте. Сокрушалась только, что любить природу сейчас несовременно. Литературные нравы нынче суровы — попробуй, вставь соловья в стихи!

— Или розу… — машинально добавила Леля.

— Ну да, или розу! — обрадовалась Сонечка. — Просто махровый штамп!

Еще ей нравилась тишина. Правда, она созналась, что почему-то не может вынести ее больше суток.

Насчет своего появления здесь она даже не комплексовала. Видимо, разыгрывала на шахматной доске свою многоходовку — Леля в качестве фигуры там просто не присутствовала.

Светились во мраке две оранжевых сигаретных точки. Одна дрожала, другая нет.

— Да вы не переживайте! — объясняла нежная барышня. — Это мимолетная влюбленность. И вы же понимаете, что одно — жизнь, а другое — литература. Мне надо, чтобы Максим Андреевич меня в свой обзор вставил. А то облом: мне уже двадцать пять — и никакого литературного имени. А вам я завидую, честно — каждый день с таким человеком общаться! И потом, в вашем возрасте — реагировать на такие мелочи? Жена — это ведь совсем другой статус!

Леля вздыхала. В двадцать пять откуда знаешь, что возраста не бывает. Внутреннего, по крайней мере. А про статус жены — тем более.

Они допили пиво, и Сонечка оживилась:

— Хотите маленький праздник? Я вам должна кое-что подарить. Вы такая замечательная! В дом, идемте в дом!

Там она достала из рюкзачка лист с фосфоресцирующими наклейками и самолично налепила на косой потолок мансарды звезды и большую круглую луну. Прямо над Лелиной кроватью.

Утром гости уехали.

Солнце было почти южным, небо синим, но Леля чувствовала себя тускло, как опальная королева. Королеву должно играть окружение — а окружения не было. Покинутость можно преодолеть, лишь погрузившись в анестезию неотложных дел. Она вытащила на газон желтый пластмассовый тазик и взбила в нем мыльную пену. Стирка тоже бывает приятной, когда возишься в жаркий день с водой. Подтянуть шланг, вылить, налить, прополоскать, развесить. Максимова клетчатая рубашка захлопала парусом на ветру — стало веселее. Кинуть в рот клубничину, прямо с грядки. Вспомнилась почему-то строчка из Алана Милна: «Королева в спальне хлеб с вареньем ест».

Через забор хитрыми узкими глазами смотрел Саид. Потом стал приближаться тихим кошачьим шагом. Обнял сзади за талию, когда она, вытянувшись на цыпочках, вешала простыню.

— Красавица! — сжал ее в железных объятиях. — Ну что, Ольга Петровна, даром пропадаешь? Я все видел! Хочешь узнать, какой кароший бывает восточный мужчин? Какой горячий?

— Ну, блин! — вырвалась она. — Тоже мне горный орел! Знаток зороастризма! Ты лучше скажи, почему у меня душ протекает, и опять в Валентинину сторону?