Стойкость - [4]

Засверкали впереди призрачные огоньки — один, второй. Видит Станислав: крестится фурман трижды рукой в рукавице и после этого на лошадь орет:

— Чтоб тебе доли не было, но, но!

Лошадь храпит. Испуганно стрижет ушами. А огни — ближе, ближе. Их даже не сосчитать. Огни слились в цепь, замерли на миг, словно к темноте приросли.

— Волки, товарищ родненький, пропали мы,— тороп­ливым шепотом выдохнул фурман, и Станислав услышал, как ляснули у него с перепугу зубы.— Но, но! Веселей!— подбадривал он коня, стегая кнутом.— Стреляй, товарищ, только не в них, а вверх.

Выстрел разорвал тишину, туго сплетенную из тьмы, снега и ветра. Со всех ног рванула лошадь — и понесла; и помчала, только ветер свистел в ушах, только снег, ко­лючий от быстрой езды, обжигал болью лицо...

Станислав открыл глаза: был день. Увидел Бориса. Тот стоит у окна в шинели. Видимо, его приход и разбудил. Но Станислав молчит, следит за товарищем.

Борис стоит к нему вполоборота. Шинель расстегнута на все крючки, шапки на голове нет, и черные гладкие волосы спутались. На широком лбу — морщинки. О чем-то важном думает Борис: уж больно глубоко залегли мор­щины, да и уставился он в одну точку, словно что-то при­ковало его взгляд. Вот Борис поднимает руку и разглажи­вает волосы, вот зимнее солнце роняет свой отблеск на их черный глянец, вот шевельнулись губы — какие-то слова повторяет Борис неслышно, словно ученик сложную фор­мулу перед экзаменом.

Пристально глядит на него Станислав.

И Борис начинает чувствовать этот взгляд, косит глаза, расцветает улыбкой: он заметил, что Станислав не спит.

— Важные новости имеются, Стась,— говорит он и, по­вернувшись, заслоняет собой окно.

Шинель — на пол, одеяло — на пол, в одно мгновение обуты в сапоги ноги, ворот застегнут — и Стась возле стола.

— Дела позже, а пока иди ешь...

— Не хочу. Ты знаешь...

— Знать ничего не хочу,— метнулся по компате стре­мительно.— Ешь, и все. Настанет черед и для важных дел. Сбрасывай шинель!

— Так ведь...

— Снимай, снимай! — и уже тащит за рукав, ерошит волосы, усаживает за стол.

Борис ест, а Станислав умывается. Из большого сине­го кувшина льет воду на руки, вода расплескивается, и брызги ее летят во все стороны. Шея, уши, лицо Стани­слава багровеют. Мокрый, румяный, он вдруг подбегает к Борису с протянутой ладонью, вода стекает с нее тяже­лыми каплями.

— Видишь, лед. Вот здорово!..— швыряет тонкий осколок ледышки в лицо Борису, смеется весело и безза­ботно.— А знаешь, вчера волки едва не загрызли...

— Ты уже рассказывал.

— Разве говорил? — растирается полотенцем, и лицо его снова загорается румянцем.— Мог бы и не увидеть меня больше.

— Только и было забот.

— Что-что? Забот, говоришь, больше нет? Неужели? — и полотенце летит в Бориса, и Борис срывается с места, пускается преследовать Станислава.

Да разве угонишься за таким! Пружинистое тело юрко выскальзывает из рук, под ноги Борису валятся ловко подброшенные Станиславом вещи.

— Ну, будет, Стась. Я пасую,— шутя сдается Борис.

— Не-ет! — воинственным голосом.— Была бы забо­та? Или не было б забот? Ответствуй!

— Была бы, ну, была...

Улыбка победителя на лице Станислава. Он упирается локтями в стол и подпирает ладонями раскрасневшееся лицо, и крупные витки золотых кудрей падают на глаза.

— Я слушаю...

— В районе Большой Рудни, сообщают, неспокойно. Банды чинят зверства, движутся к городу...

— Ну?

Станислава, очевидно, не слишком взволновала новость. Он по-прежнему сидит за столом — спокойный, невозмутимый.

— Весь город на ногах. На фронт, Стась, и тебе идти придется.

— Весь город на ногах? — поднял голову,— А я проспал такую новость! — хлопнул себя по лбу.— Скандал! — срывается с места и хватает в кровати шинель.

— Подожди, не торопись.

— Да чего ж там ждать! Идем.

В уездном комитете шумно и многолюдно. Длинный ко­ридор заполнен народом. Густой гомон стоит в воздухе. Сразу видно, что нахлынули на город тревожные вести, и каждый, услышав их, сам пришел в комитет,— не прийти сюда он не мог. В большом кабинете, где на стенах оборванные обои и кучки окурков на подоконниках, где плавает тяжелое дымное облако — от махорочных цига­рок,— сидят на лавках люди, в шинелях, в кожухах, в поддевках. Люди ждут. Приходят новые — и старики, и пожилые, и молодые, отыскивают место себе, вступают в разговор стереотипным вопросом:

— Еще ничего не слышно?

— Ничего.

Станислав задержался в этом кабинете, а Борис скрылся за дверями. Там, за дверями, за большим столом сидит человек лет сорока пяти, лицо у него морщинистое, блед­ное — эта бледность свидетельствует о бессонной ночи, черные волосы еще больше подчеркивают ее. Войдя, Бо­рис тотчас замечает, что волосы на висках этого человека поседели.

— Ты не спал, товарищ Тарас.

Человек поднял глаза на Бориса, некоторое время смо­трит на него рассеянно, и вдруг в углах его губ появля­ется слабая улыбка.

— Правильно, Бориска, не спал я... Видишь ли... на­бросал тут...— Он протягивает Борису листок бумаги, ис­пещренный мелкими буквами.— Прочитай, отправь в ти­пографию.

«Граждане, рабочие, красноармейцы! — таким обра­щением начиналось написанное.— Нашему городу угрожают банды генерала Белова...»