Стойкость - [24]

— Армия... Поллитровку да бабу посули, в бой ринутся. Голь, шантрапа, пройдоха на пройдохе, тля паршивая!..

Выплевывая эти слова, он щеголевато шлепал ременной нагайкой по навакшенным желтым крагам и тем самым как бы подчеркивал свое превосходство над казаками.

Как-то раз Юткевич поделился с Масловским сомнени­ями. Зачислен он в отряд, ходит в офицерах, да косо погля­дывают на него казаки, молчат, но догадываешься, прене­брегают. Да и откуда к такому офицеру быть уважению у казаков? В ответ — рассмеялся Масловский:

Ты... ребенок, Юткевич, и больше ничего! Ты адъютант его высокородия... секретарь, так сказать, личный. Ты же сын Юткевича, и оставить тебя рядовым — конфуз.— И, отвратительно скаля зубы, насмешливо взял его под локоть.— Авторитет же у казаков завоюем, подожди, на­учу. Вот отправимся в поход, и мы — на щите... Учить нас не надо, закаленные!

От речей Масловского несло цинизмом, как и всегда но — удивительная вещь! — спокойно принимал их Ютке­вич: из безродного сброда, из офицеров, как на подбор рыжих, облюбовал он себе этого черноволосого дьявола — за легкость житейскую, за беспросветный скепсис, за необъяс­нимую доброту к нему, к Юткевичу.

И урок состоялся — в один прекрасный вечер.

В тишине предвесеннего вечера лениво и уютно валил из труб дым. На окраине села — за плетнями, за хатами, за банями — тоненько мычал теленок: ни дать ни взять ре­бенок плачет. Кое-где подавали голос собаки. Возле избы старосты толпились мужики, бросая настороженные взгля­ды на офицера, восседавшего на низкой арабской лошадке.

— Всех разместить, староста, накормить от пуза! — вы­крикивал офицерик, и потомок арабских скакунов испуган­но стриг ушами, слыша над собой резкий голос.— А если что не так... смотри у меня,— и в воздухе взвизгнула на­гайка.

Староста моргал глазами (в сумерках их белки каза­лись почти прозрачными) и молча жевал кончик уса, по­корно кивая головой. Когда офицер кончил чваниться, ста­роста повернулся к мужикам и глухо отрубил:

— Все слышали? Так идите, встречайте... дорогих гос­тей. А если что... Смотри! — он сжал крепкий кулак.

Мужики разошлись.

Офицеры разместились у тех, кто побогаче. На каждый кивок постояльцев хозяева отзывались дробным и угодли­вым смешком, дебелые хозяйские девицы краснели туго и потно. За большим столом не унимался сытый гогот, и Ют­кевич испытывал неясное ему чувство брезгливости. Он тоскливо вглядывался в своих «товарищей», пытался про­глотить самогон, но томительная грусть подкатила скольз­ким комком, и он отвернулся, чтобы не выдать себя. И тут рядом очутился Масловский, кривая ухмылка придвину­лась вплотную, и противным перегаром обдал глухой ше­пот:

— Выйдем, Юткевич.

Машинально он двинулся за ним, лишь бы только выр­ваться на свежий воздух. В сенях Масловский подхватил его под руку и, склонясь к уху, вкрадчиво сказал:

— К казакам! Ведь здесь — чистенькие, а раздень — миазмы! — слова эти были произнесены со значением, буд­то говоривший сам удивлялся своей эрудиции.

Еще на улице ударил в уши перебор гармоники, зали­вистый крик женских голосов, разгульное аханье и чмоканье, точно сотня поросят склонили рыла над корытами.

— Офицеры! — пронеслось по избе.

Масловский, уступая путь Юткевичу, метнул глазом в есаула, пытавшегося взять под козырек, сказал:

— Вольно, вольно! Принимайте в свою компанию...

За столом возникла суета, их усадили в угол, под ико­ны,— темные лики святых привычно и строго наблюдали за разливом половодья, бушевавшего в избе. Куда ни по­гляди — всюду были бутылки с желтоватым питьем, со всех сторон слышался звон стаканов, в который вплетались брань, визг, скрип, топот. В широких, довоенного кроя, ша­роварах выплясывал «казачка» под писклявую гармошку и скабрезные шутки огромный казак, и кривая шашка его выплясывала вместе с ним. Вдруг Юткевич заметил каза­ка, который вышел из-за перегородки, потягиваясь и лени­во зевая. Довольный скотский блеск таили его глаза. Казак с минуту стоял, следя за танцором, на лице его вспыхнула улыбка, и, ловко стукнув подкованным сапогом, он кинул­ся в пляс. В тот же миг к Масловскому наклонился есаул, они недолго пошептались, и Масловский затрясся от сме­ха. Потом есаул обратился к Юткевичу:

— Казаки приглашают господ офицеров в общий ко­тел,— И он загадочно рассмеялся мелким смехом, разгла­живая пушистые усы. — Хлопцы! Офицеры в общий ко­тел! — Их повели за перегородку, и в полумраке комнатуш­ки Юткевич увидел женские тела.

— Я... — резко повернулся, чувствуя, что краснеет, к Масловскому, но тот, подбадривая, захохотал и толкнул вперед к широкой постели.

— Иди, иди... Это крещение, «общим котел»! — вы­крикнул он с тупой злостью.

А есаул с пышными усами поднес Юткевичу стакан с самогоном, и вместе с запахом сивушного масла Юткевич почувствовал, что валится всем телом на мягкую постель. Ударил еще резче запах сивухи и взопревшей плоти. Руки лихорадочно делали то, что им надо было делать, и все, до того еще тревожившее в пьяных рассуждениях, пропало, им овладел густой и звонкий мрак.

...«По коням!» — и затопали ноги, зазвенели окна, захлопали двери, загудели голоса, над гомоном гулянки про­несся переполох. На бегу к двери Юткевич видел, как с гро­хотом перевернулся стол, упал на ту постель, где он только что принимал свое «крещение», — только звенели по избе осколки разбитых бутылок, тарелок и стаканов.