Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания - [53]

За десять дней до партийной комиссии я загремел в санчасть. По собственной глупости. Поддался общей на тот момент мускуломании, и слишком сильно воздал вечером штанге с гантелями. И утром, свесив ноги со шконки, чтобы зашнуровать ботинки и выползти с ротой на утреннюю зарядку, нагнулся… и не смог разогнуться. Короче говоря, завтракал я уже в санчасти, куда был доставлен на руках товарищей. Там мне обкололи спину обезболивающим, потом разогнули в прямое положение и уложили на ортопедическую кровать. Кровать эта была ортопедической только по названию, а реально была самой простой панцирной койкой, под щупленький матрас которой был подложен деревянный щит, чтобы спина не прогибалась. Штука по нынешним временам варварская, но действенная, ибо уже через пару-тройку дней я бойко залазил под эту самую кровать за тапочками без всяких намеков на боль. В моей палате обитало семь человек вместе со мной. Там же уже неделю обитал боец из моей роты Василий Иванович, по прозвищу Чапай, прозванный так потому, что имел не только такое же имя-отчество, как и прославленный комбриг, но и обладал такими же легендарными усами. Еще там уже недели две продавливал койку четверокурсник с нашего же факультета по прозвищу Боб, уж не знаю, за что так прозванный, но парень деятельный, быстро соображавший и ко всему прочему врожденный проныра и раздолбай. Кроме нас троих еще в палате поправляли здоровье три первокурсника, двое с нашего факультета и один с третьего и еще один матрос, на котором надо остановится поподробнее. Матрос этот был из роты обеспечения училища, прослужил всего чуть больше года и, несмотря на столь малый срок службы, после выписки из нашей медбогадельни собирался в отпуск. Дело в том, что был этот матрос, которого, кстати, звали Дима, просто водителем адмиральской «Волги», и возил по городу Севастополю чуть ли не с первого дня своей службы начальника училища, контр-адмирала Короткова. Видно, возил неплохо, раз, прослужив только треть своей срочной службы, собирался в отпуск, из-за чего все свое свободное от процедур время ушивал и перешивал форму, чтобы появиться на родине в полном блеске донельзя перезолоченных неуставных нашивок.

Вот такая у нас была непритязательная компания. Первокурсники, пользуясь моментом, день и ночь зубрили высшую математику и конспектировали классиков марксизма-ленинизма. Матрос-водитель обложенный нитками и иголками, кроил и перешивал уставное обмундирование, а мы втроем резались в шашки и шахматы, постепенно одуревая от безделья. Дело в том, что если ты и попадал в нашу училищную санчасть, то уж лечили тебя на совесть и с воодушевлением. Скороспелых решений в санчасти не принималось. Боб, коротавший уже третью неделю на медицинских харчах, попал на лечение с банальным ОРЗ, и с температурой чуть выше 38 градусов. Температура и все остальные признаки заболевания пропали уже через несколько дней после ударного лечения, и с тех пор никак не проявлялись, но Боба не выписывали, все так же продолжая кормить таблетками, и на просьбы о выписке отвечали уклончиво и неохотно. У Чапая же была просто анекдотичная история, связанная с чесоткой. Как таковой, этой болезни, присущей, как правило, неразвитым странам или отдельным бомжующим элементам, у Василия Ивановича конечно же не было, просто, будучи в наряде по гидролотку, он умудрился вздремнуть на теплой трубе, обмотанной для теплоизоляции стекловатой. В темноте Чапай этого не заметил, уютно прохрючил на теплой поверхности свои четыре часа, а утром расчесал полтела, включая промежность, до неприглядного состояния.

В санчасти сразу же сыграли тревогу, и Чапай получил положенный любому инфекционному больному комплекс мероприятий, направленный на нераспространение эпидемии, невзирая на ссылки на стекловолокно в штанах и просьбы просто дать какую-нибудь мазь. От обилия сильнодействующих лекарств в организме чапаевский желудок неожиданно ослаб, и оставшиеся дни Василия Ивановича на фоне постепенно сходящих на нет расчесов в интимных местах лечили уже от элементарного расстройства желудка.

Меня же, по собственному разумению, выписывать можно было уже на четвертый день, так как моя спина, неожиданно отказавшая, так же абсолютно неожиданно перестала напоминать о себе после трех дней уколов и прогреваний. Но наши флотские слуги Гиппократа, очень трепетно и осторожно относившиеся к здоровью гардемаринов, на все наши мольбы и просьбы мягко советовали не торопиться или просто в приказном порядке отсылали в палату болеть дальше. Оттого дурели мы от безделья с каждым днем все больше и больше. Санчасть, где по большому счету бытовали довольно либеральные внутренние правила, одновременно с этим была как неприступная крепость. Мало того, что при покладке в нее отбирали форму, так еще и в 21.00 каждый вечер санчасть наглухо запиралась изнутри дежурной сменой в составе дежурного врача и медсестры, которые в 23.00 выключали свет, несмотря ни на какие протесты болезненных военнослужащих. Самоходы из санчасти по определению были делом нереальным, хотя и не без исключений, так что практически выздоровевшим больным оставалось только преть и преть на своих коечках. Так прели и мы, потихоньку сатанея от безделья и часами занимаясь бестолковым трепом после отбоя. А когда военнослужащему нечего делать, он начинает чудить.