Столыпин - [33]

Председатель суда спросил ее:

– Были ли вы уверены, что погибнете?

Она ответила:

– Да. От взрыва бомбы или при аресте жандармами.

– Разве вы не испытывали при этом никаких нравственных угрызений или мук совести?

– Нет.

– Но ведь католическая религия говорит: не убивай.

– Христос сказал: придет время, когда нужно будет продать плащ и купить меч.

– От бомбы могли погибнуть невинные.

– При великой войне бывают невинные жертвы.

Сейчас этот безжалостный человеческий тип нам слишком хорошо знаком. Тогда он вызывал сочувствие. Суд присяжных единогласно оправдал Добродзинскую.

В полицейском деле хранится ее фотокарточка: молодая, высокий лоб, чуть вьющиеся волосы, твердый округлый подбородок, большой рот, усмешка, глаза глубоко посажены, черные, изогнутые брови, выражение упорства, иронии, чего-то недоброго.

Полицейское описание результата еще одного покушения – на самарского губернатора Блока: «Труп обезображен. Оторваны руки, нога, туловище представляет окровавленную массу». Тоже – взрыв бомбы. Согласно донесению начальника губернского жандармского управления генерал-майора Короткова, Блок бравировал опасностью, ездил без охраны, уповал на провидение Божье.

Они все уповали на провидение, жертвы и убийцы. Но кроме охоты, преследования, мести, требовалось обеспечивать жизнь страны.

* * *

Начиналось столыпинское пятилетие.

Для защиты от террористов он с семьей переезжает в Зимний дворец. Всюду расставлены часовые. Осада. Столыпин не может появиться на улицах города. Для прогулок охрана назначает ему недоступные революционерам места – крышу и залы дворца.

Вечером по пустынным громадным залам, освещенным одной дежурной лампочкой, шагал Реформатор, глядя на темные портреты Петра Великого, Екатерины Великой, Павла, Александра… Что думал он? Надолго ли эта осада? Удастся ли остановить разрушение страны?

Его старшую дочь, Машу, тоже начинают преследовать. Кто-то подложил рядом с ее чашкой письмо, звали сбросить нравственные цепи, отдаться счастью партийной работы.

Девочка не стала рассказывать отцу, но через несколько дней – новое письмо, тон развязный. Это она уже показала, но только адрес тщательно замарала, чтобы не быть доносчицей.

Вот какое было воспитание: даже после покушения 12 августа, искалечившего родную сестру, убившего десятки людей, Маша Столыпина не могла переступить нравственный барьер.

Но Петр Аркадьевич должен был начинать борьбу. 24 августа в «Правительственном вестнике» появилось сообщение:

«За последние два года революционное движение проявляется с чрезвычайным напряжением. С весны этого года оно особенно усилилось. Почти не проходит дня без какого-либо нового злодеяния… Преступления эти ясно доказывают, что революционные организации напрягли все усилия к тому, чтобы воспрепятствовать спокойной работе Правительства, расстроить его ряды и применением грубого насилия прекратить всякую работу мысли и всякую возможность сознательной жизни государства… После роспуска Государственной Думы, быстрого подавления Кронштадтского и Свеаборгского мятежей, неудачи задуманной общей забастовки и принятия решительных мер против аграрных беспорядков крайние революционные группы, желая ослабить впечатление неудачи их замыслов и не допускать творческой работы Правительства, решили путем уничтожения высших должностных лиц произвести впечатление в стране, а на Правительство навести панику. Хотя такие отдельные террористические акты знаменуют скорее бессилие революции в деле осуществления движения общего, чем успех ее, но вся обстановка подобных преступлений по жестокости своей располагает общество к смятению и тревоге более даже, чем длительное революционное движение.

В чем же при таких обстоятельствах должна заключаться обязанность Правительства и что оно должно предпринять? Ответ на это может быть один: цель и задачи Правительства не могут меняться в зависимости от злого умысла преступников: можно убить отдельное лицо, но нельзя убить идеи, которой одушевлено Правительство. Нельзя уничтожить волю, направленную к восстановлению возможности жить в стране и свободно трудиться».

Пожалуй, это главное. Столыпин принимал вызов. Он противопоставлял насилию силу, вводились военно-полевые суды. Но одного этого мало, хотя раздаются громкие требования ограничиться только подавлением зла.

Столыпин объявлял направления своей политики в подготовке важнейших законов:

о свободе вероисповедания;

о неприкосновенности личности и о гражданском равноправии в смысле устранения ограничений и стеснений отдельных групп населения;

об улучшении крестьянского землевладения;

об улучшении быта рабочих и, в частности, о государственном их страховании;

о реформе местного управления;

о преобразовании местных судов;

о реформе высшей и средней школы;

о подоходном налоге;

о земском самоуправлении в Прибалтийском, а также Северо– и Юго-Западном крае;

о реформе полиции…

Даже нам с вами, читатели, понятно, как значительна эта программа, много из нее мы хотели бы видеть воплощенным и в нашей жизни. Для России начала века она значила не меньше.

Впрочем, столыпинская декларация еще не означала перемен. Следовало начинать движение, не уповая на будущую Думу.