Столп. Артамон Матвеев - [11]

   — Попал! — закричал Фёдор, доставая из колчана очередную стрелу. — В сороку попал! Теперь — в воробья.

Мотнулся, мотнулся, тетива тренькнула — стрела вонзилась в столб. Вторая — мимо, выше, третья — опять в столб.

Царевичу было девять лет — отрок, но скакать на деревянном коне — затянувшееся младенчество.

И только это подумалось, Фёдор вспыхнул, соскочил с коня и, протягивая лук Артамону Сергеевичу, потребовал:

   — Попади! Стоя, не качаясь...

Артамон Сергеевич поклонился, но лук не брал.

   — Нет! Ты стреляй! — Глаза, как пули, тяжёлые.

Лук был детский, но тугой. Артамон Сергеевич пустил стрелу и попал... в потолок.

Фёдор закатился довольным смехом.

   — Ладно! Первая — с непривычки! Вот ещё стрела.

Пришлось выцеливать старательнее, но, отпуская тетиву, Артамон Сергеевич дёрнул левой рукой, и стрела ушла от воробышка на сажень в сторону, попала в дверь. Царевич опять рассмеялся. Подал ещё одну стрелу. И эта мимо, не задев столба.

   — Ты очень плохой воин, — сказал Фёдор, глаза-пули стали ещё тяжелее.

   — Ваше высочество, я на войне другими делами занимался.

   — Какими?

   — Призывал в подданство украинского гетмана Хмельницкого, разменивал пленных. Спас для великого государя пятьдесят девять пушек. Воевода Бутурлин бросил, а я с немногими людьми, с немногими лошадьми тащил их по грязям не одну сотню вёрст.

   — А какой был конь у гетмана Богдана? — вдруг спросил царевич, и лицо у него стало совсем детское.

   — Валашских кровей. Золотой масти.

   — Валашские кони хорошие, но мне бы туркменского, серебристого.

В палату вошёл Симеон Полоцкий.

   — Учитель! — обрадовался Артамон Сергеевич. — Владыка Черниговский Лазарь прислал свою книгу. Прочитайте. Я еду к великому государю в Измайлово доложить о «Трубах».

   — В Измайлове у батюшки десять английских жеребцов. Вот красота! — Фёдор решительно протянул руку и взял фолиант.

   — Это по-польски, — сказал Артамон Сергеевич.

   — По-польски так по-польски. — Фёдор положил книгу на лавку, открыл и принялся читать вслух, почти скороговоркой, но ударяя на важные по смыслу слова.

Артамон Сергеевич откланялся, но царевич даже головы не поднял, увлёкся.

«Этот царственный отрок обиду за версту учует», — думал Артамон Сергеевич, усаживаясь в возок.

Тревога шевельнулась в сердце, но тотчас и отошла: нужно было приготовиться к встрече с государем, а главное — придумать, как заманить царственного жениха в свой дом.

Государь приезду Артамона обрадовался:

   — Вот уж удивлю тебя! Глаза вытаращишь.

   — Моисей Терентьев новую машину устроил?

   — Моисей молодец, да только Ивашка Вязьма переплюнул немца. А чудо — иное.

И повёл друга детства в стекольный амбар.

   — Ну, ребята, выставляйте! — приказал Алексей Михайлович стекольщикам.

Сел на лавку перед столом, указал Артамону Сергеевичу место подле себя.

На стеклянном подносе величиной с копеечку управляющий завода венециец Ловис Моет подал гостям шесть рюмок-мурашей.

   — На бисерную росинку! — сказал Алексей Михайлович, радуясь удивлению Артамона Сергеевича. — А погляди-ка на эти, с гранями. Как алмаз блещут.

Мастер Христофор Хункель подал кубки.

   — На детскую слезу! — определил царь.

Индрика Лерин — братины.

   — На дождинку! — включился в игру Артамон Сергеевич.

   — Право слово! Ну не чудо?

   — Чудо!

   — Чудо впереди! — сиял Алексей Михайлович.

Мастера выставляли рюмки, кубки, стаканы, сулейки, скляницы, и каждое изделие было выше, объёмистее. Стекло тоже разное: белое, жемчужное, зелёное с нежностью и ярое, как изумруд. Стаканы и кубки чешуйчатые, витые, с обручиками, полосатые, кубки с кровлями и без кровель, рюмки гранёные, пускающие радуги. Появились кружки в четверть ведра, стакан в ведро, кубок трёхвёдерный, и наконец русские мастера Бориска Иванов да Гришка Васильев внесли и поставили рюмку. Высотой — косая сажень. Вся в узорах.

   — Будто мороз на окне! — воскликнул Алексей Михайлович. — Ну, Артамон, говори — мастера?

   — Мастера, великий государь... Рюмкой полк допьяна напоишь.

   — Ты на узоры-то, на узоры погляди. Ведь — снежинки! Живые снежинки. Так и сыплют искрами. Мороз, а сотворено в огне.

   — Чудо, Алексей Михайлович.

   — А работа, друг ты мой, русская. Учителям спасибо. Тебе в первую очередь, Иван Мартынович.

Мастер-немец поклонился царю:

   — Науку мою Борис да Григорий ещё на духанинском заводе переняли. Стекло варят доброе. А узорам мне у них надобно учиться.

   — Вот и выпьем вишнёвочки! — весело сказал государь.

Слуги принялись наполнять стаканы и кубки. Алексей Михайлович сам поднёс вино мастерам.

Из стеклянного амбара пошли к часовнику Моисею Терентьеву. Моисей сделал малую молотилку, с аршин. Молотила пучки ржи билами, била приводились в движение колёсами и гирями.

Стрелец Ивашка Вязьма, поглядев на немецкие хитрости, устроил большой станок, молотил сразу по три снопа. Тут надо было ручку крутить. Одному тяжко, а вдвоём — так и ничего.

   — В этом году виноградный сад будем машиной поливать, — сказал Алексей Михайлович. — Мастер Моисей придумал, как при весть воду из пруда.

   — У меня всё готово, великий государь! — подтвердил мастер. — Снег сойдёт, сразу буду устраивать.