Столик у оркестра - [3]

– Я имею в виду сумочку. Страшно подумать, что мою любимую сумочку носит сейчас какая-то противная тетка в Брайтоне или где-то еще.

– Я ее видел?

– Конечно, дорогой, это же единственная сумочка, какая у меня была. Только теперь нет и ее.

Я-то всегда полагал, что у женщин множество сумочек, но, вероятно, сумочки для них, что курительные трубки для мужчин. Обычно у каждого из нас их с полдюжины, но под рукой именно те, которыми мы в данный момент воспользоваться не можем.

– Кажется, я видел у тебя черную сумочку, – осторожно заметил я.

– Ну разумеется, дорогой, если я ношу сумочку, то только черную. Но довольно о моих неприятностях, расскажи лучше о себе. Ты писал, что проводишь уик-энд у своей сестры. Как она?

Марции свойственен интерес к людям, которых она никогда не видела. Я сказал, что у Сильвии все в порядке. Затем мы прошли за столик. Отменно поели, вдоволь наговорились, насмеялись и больше не вспоминали о сумочке.

После ленча Марция не смогла уделить мне ни минуты. Я отвел ее на автостоянку, она села в свой автомобиль и уехала в Ричмонд или куда-то еще. Полагаю, по делам фирмы, иначе где она могла взять бензин. Я не огорчился, оставшись один, потому что и у меня появились неотложные дела.

Мысль эта возникла у меня сразу, потом посетила еще раз, и чем дольше я думал об этом, тем крепло убеждение в том, что я просто обязан найти замену забытой в поезде сумочке. Марцию, безусловно, больше всего опечалила потеря портсигара, но тут я был бессилен. Я не мог купить другой портсигар, моих доходов не хватало на золото и платину. Но я решил, что могу позволить себе раскошелиться на сумочку для очаровательной женщины, попавшей в беду. Наведенные в магазине справки несколько поколебали мою уверенность. Отступать, однако, было поздно, и, должен признать, покупкой я остался доволен. Сумочки – кажется, я уже упоминал об этом – для меня все одинаковы. Но эта, несомненно, была черной и дорогой, то есть отвечала требованиям, которые предъявляла к сумочке Марция. Продавщица без труда уверила меня в этом. И на прощание сказала, что мадам будет в восторге.

Между прочим, оказалась права.

На уик-энд я поехал к Уэйлендам. Мне тридцать шесть, работаю я в рекламном бизнесе, художник. Рисую объявления. Вы, безусловно, их видели. С атлетически сложенными мужчинами или роскошными, в меру и без оной обнаженными женщинами на берегу моря. Они могут привлечь ваше внимание к чему угодно, от любимого слабительного до любимых сигарет и прохладительных напитков, от национальных сберегательных касс («Отпуск ждешь с особым нетерпением, если заранее откладываешь на него деньги») до фотоаппаратов («Отпуск, на который можно взглянуть после его завершения») Тем не менее, зарабатываю я неплохо. Упоминаю об этом лишь по одной причине: перед тридцатишестилетним холостяком, к тому же не стесненным в средствах, открываются двери домов, хозяева которых стоят на более высоких ступенях социальной лестницы. Поэтому в тот уик-энд я встретил Мэддокса.

Мэддоксу, по моим прикидкам, за пятьдесят, и он большая шишка в Сити. С Марцией он знаком дольше меня, и при каждой нашей встрече обязательно заводит о ней разговор. Словно я с нетерпением жду, когда же он заговорит со мной, а Марция – единственная тема, которая может интересовать нас обоих. Впрочем, так оно и есть. Затем, расположив к непринужденной беседе, он стремительно покидает меня ради более богатого или родовитого гостя. У него природный дар располагать людей к непринужденной беседе. Разговорившись с Шекспиром, в ту пору, когда тот находился в расцвете творческих сил, он спросил бы, о чем тот сейчас пишет, чтобы показать, что идет в ногу с литературной модой, и отошел бы, не дожидаясь ответа.

Он совершенно не ревнует меня к Марции. Как холостяк, я прохожу по другой категории, то есть не являюсь его соперником. Сам он женат, и лишь жена мешает Мэддоксу (по словам Марции) заключить законный брак с Марцией. То ли она католичка и не дает ему развода, то ли находится в санатории для неизлечимо больных и он не имеет морального права развестись с ней. Я уже забыл, где правда, но знаю, что ему очень нелегко. Как, впрочем, и его жене, если она действительно пребывает в санатории для неизлечимо больных.

На этот раз мы пробыли вместе дольше, чем обычно, потому что ехали в одном пригородном поезде. Я случайно вошел в его купе и не спел выскочить незамеченным. Вот он и одарил меня удивленным взглядом, словно никак не мог взять в толк, как мне удалось попасть в столь хорошую компанию.

– Привет, привет, мой юный друг. Это ты?

Я отпираться не стал.

Он кивнул, словно подтверждая мои слова, помолчал, давая себе время окончательно уяснить, кто я такой. Затем спросил, довелось ли мне в последнее время встретить нашу милую крошку.

– Марцию? – холодно осведомился я.

– Кого же еще?

Я ответил, что сравнительно недавно виделся с ней.

– Ты слышал, что натворила наша глупышка? Нет, ты, конечно, ничего не знаешь.

– А что такое?

– Она оставила в поезде сумочку, вместе с двадцатью фунтами.

– О Господи!

– И, разумеется, со всем содержимым. Но особенно опечалила бедняжку пропажа портсигара.