Столичная штучка - [5]

— Люблю.

— Тогда ничего невозможного нет.

— Ты думаешь, она меня еще любит? — щеки Анатолия полыхнули огнем.

— Я не могу этого знать, — почти прошептала старая леди и увидела, как в глазах сына снова появилась обреченность. — Этого я знать не могу, но то, что лучше Светы в твоей жизни ничего не было и, скорее всего, уже не будет, теперь я знаю наверняка.

— Если дорогу осилит идущий, то мне пора. — Анатолий посмотрел на мать. — Но я еще приду.

— Я знаю, мой мальчик, знаю, — кивнула она, — и буду тебя ждать.

* * *

Сорок минут, что отделяли Анатолия от дома Светланы, показались ему вечностью. Поезд метро бесконечно тянулся по темным лабиринтам тоннелей. Когда в середине перегона поезд притормаживал, время останавливалось окончательно.

Не зная, куда себя деть, Анатолий рассматривал пассажиров, сидящих напротив, и в облике каждого обязательно находил что-то такое, что можно было поставить бедняге в укор. Все, на чем останавливался взгляд, его не просто раздражало, а откровенно бесило, вызывая приступы необъяснимой злости.

Взвинтив себя до предела, он готов был наброситься на ничего не подозревавшего пожилого джентльмена, сидящего напротив. Мерно посапывая, слегка оттопырив нижнюю губу, тот обнимал обеими руками шикарный серый дипломат и клевал носом в такт бегущему поезду. Ботинки этого щеголя явно просили гуталина, а верхняя пуговица кожаного мехового пиджака была готова сорваться с тонкой ниточки и затеряться в переходе.

Боясь взорваться, Анатолий отвел глаза от пожилого модника и в углу вагона увидел мальчика. Джинсы были ему велики размера на три; многоярусной гармошкой они спускались на тяжеленные ботинки с рифленой подошвой и касались пола грязной оборванной бахромой штанин. Рядом с ним стояла девушка, гордо выставляя из-под коротенького легкого топика на всеобщее обозрение блестевший стразом пупок.

Закрыв глаза, Анатолий постарался успокоиться, но внутри него все клокотало и кипело, он почти физически ощущал натяжение каждого нерва.

Время растянулось бесконечной вереницей ударов сердца; хотелось выскочить из вагона, подтолкнуть ненавистный поезд, не желавший двигаться быстрее.

Несколько месяцев, проведенных без Светланы, теперь были не в счет, самое важное заключалось не в них, а в том, что именно сейчас, сию секунду, Анатолию нужно было увидеть ее глаза, услышать голос, почувствовать запах волос. Все, что было до этой минуты, не имело никакого значения, потому что было не с ним, а с кем-то другим, чужим и страшным.

Анатолий ощущал в своих ладонях тяжелые локоны шелковистых волос цвета поздней осени. Смешавшись, светлые и темные пряди, отсвечивающие закатным золотом, скользили по его ладоням, преломляясь на свету и играя всеми оттенками шуршащих под ногами октябрьских листьев. Боже мой, каким он был дураком, отталкивающим от себя счастье обеими руками! Да разве есть в мире что-то, что могло быть прекраснее этих ямочек на щеках, этих темно-янтарных глаз и милой, доброй улыбки.

Он отдал бы все, лишь бы вычеркнуть из Светланиной памяти эти злосчастные полгода. Смять бы эти дни, словно ненужный лист, и бросить в первую попавшуюся урну на перекрестке!

Сердце Анатолия сжималось от резкой боли; ледяные волны страха окатывали его с ног до головы щемящей сладкой волной наслаждения. Рвущийся из груди стон пробегал по каждой клеточке тела. Боль, терзавшая Анатолия, была мучительной, но настолько нестерпимо сладкой и одуряюще неотступной, что хотелось переживать ее снова и снова.

Сквозь шум в ушах и головокружение Анатолий услышал, что объявили его станцию, и заставил себя открыть глаза. Ни пожилого франта с дипломатом, ни модной парочки в вагоне уже не было. Он стремительно выскочил из вагона, взбежал по лестнице и оказался на улице.

Морозный воздух немного отрезвил его разыгравшееся воображение. Оглянувшись, он заметил женщину с охапкой тощеньких букетиков пушистой ароматной мимозы. Из-за желтого моря крошечных горошин орлиный профиль с высокой горбинкой на носу был почти не виден, но черная полоса сросшихся над переносицей бровей неоднозначно намекала на происхождение торговки. Переминаясь с ноги на ногу, она дышала на красные широкие ладони рук, сжимающих шуршащие упаковки, и по-хозяйски, неторопливо, рассекала площадь у входа в подземку.

Проходя мимо нее, Анатолий взглянул на мимозу и невольно замедлил шаги. Маленькие круглые цыплячьи шарики, подставляя ветру свои пушистые щеки, роняли на рукав куртки женщины темно-лимонную пыльцу. Среди людской суеты и холодной снежной неуютности улицы они выглядели крошечным островком долгожданной весны. Пар от дыхания женщины попадал на желтые мохнатые шарики и оседал на них капельками воды. Прижимая мохнатые щеки к прозрачному целлофану, упругие шарики мялись, ломая ворсинки и закрашивая обертки матовой желтизной.

Купив букет, Анатолий заспешил к родному дому. Ноги сами несли его по переулку, исхоженному тысячу раз вдоль и поперек. Хотелось громко смеяться и, расставив в стороны руки, бежать, как в далеком детстве, представляя, что летишь на самолете. Этот путь, еще полгода назад казавшийся ему дорогой на Голгофу, был единственной тропинкой, способной вывести из тупика, куда он сам себя загнал. Рухни сейчас мир, тресни земля под ногами, ухватившись за самый край пропасти, он бы вылез и все равно, чего бы это ни стоило, добрался до родного порога, на четвереньках, ползком, да как угодно, лишь бы быть там, где осталось его сердце… Сумерки, накрывшие город, заливали воздух лиловым светом. То здесь, то там вспыхивали теплыми квадратиками безликие проемы хмурых окон. Под редкими порывами злого ветродуя сиротливо дрожали на балконах провисшие бельевые веревки. Мелкий снег окутывал улицы и дворы.