Столичная штучка - [38]

— Вот и молчи, — напряженно буркнул Андрей. В другой раз за такой тон Глеб открутил бы голову, но по интонации друга он понял, что тот крепко волнуется, и решил не раздувать скандала.

— Ну что, двинули? — голос Андрея был настолько глух, что друзья еле разобрали его слова.

Не дожидаясь ответа, Паршин скользнул вдоль стенки гаража и исчез в темноте. Переглянувшись, ребята молча последовали за ним. Обойдя машину и оказавшись у двери со стороны водителя, Андрей аккуратно вставил линейку между стеклом и прилегающей к нему резиной. С силой нажав на железо, он навалился на линейку всем весом, заставляя тонкую упругую полоску двигаться вниз. Сопротивление замерзшей и ставшей словно камень резиновой прокладки было большим, но сила Андрея была не меньшей, и линейка миллиметр за миллиметром опускалась вниз.

Наблюдая за тем, как мелкие насечки на железе исчезали в углублении дверной сборки, Глеб с замиранием ожидал, когда же наконец взвоет сирена, но вокруг было по-прежнему тихо.

Напружинив ноги и сжав ладони в кулаки, Кондратьев ощущал, как его кровь постепенно начинает ускорять свой бег. Чувство опасности разливалось в груди приятным теплом, екая где-то под ложечкой и накатывая в голову шумящей глуховатой волной. Пересохший язык, прилипший к гортани, шевелился с трудом, а склеившиеся от волнения губы покрылись тонкой корочкой, застывшей на морозе. Под левой лопаткой гулко отдавались рваные, неровные удары бьющегося сердца, а ноги от самого верха до пальцев ступней едва заметно подрагивали.

Дойдя до определенной высоты, линейка уперлась в рычажок подъемного устройства и остановилась, потом раздался долгожданный щелчок, прозвучавший в воспаленном сознании Глеба почти что выстрелом, и кнопка запирания дверного устройства выскочила наверх.

— Карета у подъезда, — Андрей повернул к Глебу воспаленно блестящие глаза.

— Отойди! — сухие губы Кондратьева, дернувшись, расклеились.

Шагнув вперед, он протянул руку, одетую в тонкую кожаную перчатку, и нажал ручку. Слабо хрустнув, дверка поддалась, и перед взорами ребят открылся серебристый велюровый салон автомобиля.

— Такая красота такому дураку в руки попала! — восторженно прошептал Кондратьев, с опаской поглядывая по сторонам. Подняв голову, он еще раз убедился, что окна хозяина не светятся и никого постороннего во дворе нет, и вздохнул смелее. — Представляете, встанет этот дебилушка утром, а птички и нет, улетела птичка! — радостно зашептал он, поглядывая на Андрея, вынимавшего из кармана связку с болтающимися на ней плоскими и круглыми железками. Наклонившись в салон, он облокотился на руль и, дотянувшись до соседней двери, уже смело щелкнул замком. — Залезайте!

Пока ребята обходили машину кругом, Глеб, распахнув дверь, по-хозяйски забросил ногу в салон и со всего размаху плюхнулся на велюровую подушку серебристой, под цвет кресел, накидки, наброшенной на водительское сиденье. Того, что произошло дальше, не мог предположить ни один из троих участников этой авантюры: из самой глубины своего естества, вложив все силы, какие только у него были, Кондратьев заорал дурным голосом так, что холодная мартовская ночь, разорванная напополам его истошным воплем, содрогнулась от ужаса.

— Вот теперь пора, — спокойно сказал мужчина, стоявший за полуприкрытыми гардинами и глядящий на бесплатное представление из окон третьего этажа.

— Никита, беги быстрее, а то опоздаешь! — нервно поторопила женщина, по-видимому, его жена, и, подав мужу куртку, снова бросилась к окну.

— Нет, вот теперь я как раз буду вовремя, — с удовольствием слушая заполошные крики неудавшегося угонщика, произнес тот. Похлопав по карману, Никита проверил, на месте ли документы, и неторопливо щелкнул замком двери.

— А если милиция опоздает? — со страхом спросила женщина.

— Такого не может быть, — успокоил он ее. — Как только замок щелкнул, у них сработал сигнал, так что с минуты на минуту они прибудут.

— А если мальчишки удерут?

— Конечно, удерут, — засмеялся он, — на то они и мальчишки, но один из них точно не сможет удрать, даже если ему пообещают миллион.

Многозначительно подмигнув, Никита вышел на лестничную площадку, и в гулкой тишине подъезда зазвучали его торопливые шаги.

А Кондратьев продолжал орать, оглашая окрестные дворы неистовым ревом. Два десятка крупных и острых, как бритва, рыболовных крючков, с любовью и старанием вмонтированных Никитой в накидку, наброшенную на ночь на водительское сиденье, вошли в мягкое место Кондратьева по самое основание. Малейшее движение доставляло ему такую адскую боль, что в зажмуренных глазах Глеба искрило, а пойманные ноги, основательно пришпиленные к креслу, горели и разрывались на части.

Первым побуждением Кондратьева было рвануть из ненавистной кабины куда глаза глядят, но, дернувшись, он моментально понял, что если сейчас же не перестанет рваться, то умрет от боли, не сходя с места преступления. Вырвать впившиеся в мясо в таком количестве крючки не было никакой возможности, и, не сопротивляясь естественному стремлению организма, Кондратьев орал, хрипя и матерясь на все лады.

Поняв, что дело запахло паленым, приятели Глеба бросились врассыпную, не обращая внимания на его душераздирающие вопли и пытаясь унести ноги, пока не поздно. Чувство опасности, по-видимому, обострило умственные способности, до сих пор дремавшие в Виталии, и в последний момент ухватив Андрея за куртку, он побежал вместе с ним, рвущимся от бега голосом предупреждая: — Паршин, нас здесь не было, мы с тобой весь вечер провели у тебя дома, понял?