Столичная штучка - [14]

— Не какая-то, а та самая, где ты сейчас находишься, — недобро усмехнувшись, ответила Бубнова. — Не квартира, а хлев!

— Пусть хлев, зато московский, — попыталась утешить ее Римма.

— Тебе легко говорить, у тебя денег — прорва, а мне как быть? — почти крикнула Оксана, и беззаботная улыбка, красовавшаяся на лице Козловой, задергавшись, стала сходить на нет.

— Ты можешь толком сказать, что произошло? — чуть жестче спросила она. — Я что-то запуталась. Если я ничего не путаю, шесть лет назад ты хотела приехать в Москву, выйти замуж, зацепиться за прописку и поступить в институт, так? — она вопрошающе посмотрела на Оксану. — Так какого рожна тебе еще нужно? По-моему, сбылось все, что ты загадала.

— Что сбылось, что, скажи на милость, сбылось?! — крикнула Ксюха. — Жизнь на копейки, тухлый однокомнатный клоповник с видом на помойку? Да к твоему сведению, я здесь еще даже не прописана. Один Бог знает, сколько мне пришлось приложить усилий, чтобы добиться хотя бы этого. В загс я волокла Нестерова, словно свинью на веревке, думала, пупок развяжется, пока доведу, а чтобы выжить из этой конуры его дочь и переехать сюда самой, мне пришлось забеременеть!

— Что ты такое говоришь? — глазищи Риммы чуть не выкатились из орбит, а нижняя губа, оттопырившись, превратилась в заслонку для русской печи.

— То и говорю, что слышишь! — прорвало Ксюху. — Мой дерьмовый муженек не смог даже ребенка по-человечески заделать, пришлось помощи просить на стороне. Узнав, что я беременна, он переселил меня сюда из жалости, не мыкаться же по чужим углам с грудным младенцем. Конечно, никуда он не денется, ребенка он к себе пропишет, не висеть же ему, бедному, в воздухе, но о моей прописке в этой дыре даже и речи не идет!

— Ксюх, — с жалостью произнесла Римма, поглаживая ее ладонь, — один положительный аспект в этой истории все же есть. Подумай, ведь твой Нестеров в тебе души не чает, это, конечно, мелочь, но приятно, правда?

Оксана опустила глаза, но потом, будто на что-то решившись, вскинула их и медленно, с усилием выдавливая из себя по одному слову, зло прошептала:

— Нестеров… меня… ненавидит.

— А как же любовь, ведь ты говорила… — растерялась Римма.

— Единственный человек, которого он действительно любит, — это его бывшая жена, — тихо сказала она, и по ее щекам тонкой полоской скатилась слезинка.

— Не плачь, Ксюх! — Римма потрясенно хлюпнула носом. — Если ты его любишь, то все можно вернуть, верь мне…

— Да какая, к ядрене фене, любовь! — выкрикнула что есть силы Ксюха. — О чем ты говоришь, о какой любви? Я никогда не любила этого урода и никогда его не полюблю!

— Тогда чего тебе нужно?

— Мне? Я не намерена жить в бедности и унижении, понятно тебе? Понятно?! — еще раз выкрикнула она и разрыдалась. Задыхаясь от злости и негодования, Бубнова до боли сжимала кулаки, и ее полированные отточенные ноготки оставляли на нежной коже ладоней глубокие красные отметины. — Я хочу жить, а не прозябать, понимаешь? Я ненавижу этого негодяя, я ненавижу его, ненавижу!

Прижав ладони к щекам, Ксюха сотрясалась в непрерывных конвульсиях, плечи ее мелко дрожали, а прерывистое дыхание, перемешавшись с катившимися по щекам слезами, больше напоминало хрипы больного животного.

— Чего же ты ждешь, иди на аборт, — сквозь зубы, одними губами прошептала Римма.

— Какой аборт, Риммка? У меня же срок — четыре месяца, меня никто не возьмет.

— Чем ты думала раньше?

— Если бы я сказала об этом раньше, на аборт меня бы поволок муж, причем быстро и со свистом, тогда не видать мне московской прописки, как своих ушей, уразумела?

— Уразумела, — кивнула Римма. — Остановись, Ксюх, слезами горю не поможешь. Давай вместе подумаем, как быть.

— А чего здесь думать? Думай не думай, ничего нового не придумаешь. Знаешь, сколько я ночей не спала и чего только в голову не лезло! Столько передумала, да только зря все это, не вылезти мне из этого дерьма.

— Почему же, — неторопливо произнесла Римма, — очень даже вылезти. Расскажи-ка мне о его бывшей семье, да поподробнее, — попросила она, отодвигая от себя почти нетронутую чашку с полуостывшим кофе.

Римма внимательно слушала рассказ Оксаны, вникала в вопросы, казалось, никаким боком не относящиеся к делу. Переспрашивая по нескольку раз о всякой ерунде, она, к явному неудовольствию Оксаны, пропускала мимо ушей такие подробности, которые высвечивали внутреннюю суть этой женщины, незримо управлявшей Анатолием даже спустя полгода после разрыва.

Дослушав горестный крик души подруги до самого конца, Римма закурила тонкую сигаретку и, довольно улыбнувшись, заговорщицки подмигнула Оксане.

— Ксюня, наказать твоего охламона можно легко и непринужденно, сделать это даже легче, чем выпить рюмочку стоящего ликера, — твердо произнесла она.

— Ты в этом уверена? — недоверчиво покосилась Бубнова.

— К гадалке не ходи. С этой квартирой твой Нестеров уже пролетел. Прописав ребенка на жилплощади отца (на что, заметь, по закону ты имеешь полное право), через какое-то время ты сможешь прописаться к самому ребенку, что тоже оговорено законом. Делается это не сразу, а после твоего развода с отцом ребенка, но все же делается.