Столешники дяди Гиляя - [8]

Пазухин в отличие от Мясницкого жил исключительно на то, что давал ему литературный труд, в котором он видел не только источник существования, но и известное душевное отдохновение.

Одним из частых посетителей Столешников был Александр Семенович Лазарев-Грузинский. Невысокого роста, отличавшийся внутренней деликатностью, которая чувствовалась в любом его разговоре, Лазарев-Грузинский производил впечатление типичного литератора 80—90-х годов. Деятельный сотрудник юмористических изданий, автор коротких рассказов и сценок с натуры, Лазарев-Грузинский в тревожные годы начала нового века на развалинах одного из юмористических журналов пробовал издавать иллюстрированный еженедельник «Оса», Из этих попыток, несмотря на искреннее желание и старание Лазарева-Грузинского, ничего не вышло. Главным препятствием, мешавшим «Осе» стать читабельным печатным органом, было время, настоятельно требовавшее иной, новой тематики, давшее и новые литературные формы в творчестве писателей, сгруппированных Аркадием Аверченко вокруг журнала «Сатирикон».

Какими-то гранями примыкал к чеховцам-москвичам Евгений Николаевич Опочинин, связанный с ними не столько литературной работой в дни молодости, сколько позднейшим сотрудничеством в «Московском листке». Опочинин еженедельно, в очередь с Пазухиным, поставлял для «Московского листка» подвальные фельетоны-романы, которые нельзя отнести к серьезной литературе. Изредка он писал для газеты и яркие сценки с натуры. В них было много жизненных наблюдений, зоркости, остроумия и чисто московского колорита.

Сотрудничество в «Московском листке» помогло Опочинину войти в Столешники. Он не отказывал себе в удовольствии посидеть с приятелями в затрапезном московском трактирчике, в волнах табачного и кухонного дыма, под грохот подаваемой и убираемой посуды, гудение старомодного органа или пиликанье немудреного оркестра. Опочинин, как и многие его друзья, считал трактирные бдения чуть ли не обязательными и не мыслил без них нормальной литературной работы.

— Только здесь в разговорах с приятелями приходят нужные темы, живыми и убедительными становятся герои моих романов, — говорил иногда Евгений Николаевич. — У вас, Марья Ивановна, за столом я иногда словно лекции слушаю. А задушевные разговоры в трактире меня часто в быт моих романов вводят. Без быта какие же романы, какая осязательная правда жизни?!

В Столешниках Опочинин всегда сидел тихий, застенчивый, стремился быть как можно незаметнее, не останавливать на себе внимания. Он скромно пил крепкий чай, внимательно вслушивался в разговоры, иногда вставлял острые замечания, которые свидетельствовали о его наблюдательности и уме.

— До Москвы, куда я попал в начале последнего десятилетия прошлого века, — рассказывал Опочинин, — я был в числе птиц иного полета и иных высот. Во времена студенчества, в Киеве, я для заработка писал в газетах, а переехав в начале 80-х годов в Петербург, по рекомендации Павла Петровича Вяземского включился в интереснейшую работу по разбору семейного архива Шереметевых и литературного архива друга А. С. Пушкина — С А. Соболевского. Секретарские обязанности у Соболевского не только расширили мои знания в области родной литературы, но и помогли стать библиотекарем «Общества любителей древней письменности», публиковавшего интереснейшие материалы. Работая в этом Обществе, я редактировал периодические сборники, познакомился с рядом замечательных деятелей культуры и литературы, живших в это время в Петербурге. Среди них были историк литературы Александр Петрович Милюков, поэт Я. П. Полонский, знаменитейшие «пятницы» которого я посещал, поэт А. Н. Майков и очень читаемый публикой романист П. Д. Боборыкин.

Для молодежи, бывавшей в Столешниках, привлекательность Опочинина была, конечно, не в том, что он сотрудничал в «Московском листке», не в том, что он хорошо знал быт Москвы. Главный интерес к нему объяснялся тем, что он хорошо знал Ф. М. Достоевского, общался с ним в пору создания бессмертных страниц «Братьев Карамазовых», видел его в повседневном быту, слышал то, что, может быть, Федор Михайлович не всегда доверял бумаге; имел возможность близко наблюдать и других крупных писателей, живших в Петербурге в конце прошлого века.

Опочининские рассказы о Достоевском слушались всегда с замиранием сердца. В них были заметны наблюдательность, хорошее знание привычек автора «Игрока» и «Бедных людей», «Подростка» и «Идиота», уменье делать интересные выводы и обобщения. — Мне выпало огромное счастье личного общения с Федором Михайловичем Достоевским, у которого я запросто бывал на квартире, — рассказывал Опочинин. — Мне помнится один разговор с Федором Михайловичем у него дома, когда Анна Григорьевна поила нас чаем.

«Много дали мне наблюдения над посетителями петербургских трактиров, — сказал Достоевский. — Прелюбопытные встречались в трактирах типы. Приглядишься к какому-нибудь из таких трактирных посетителей, побеседуешь, и вдруг раскроется перед тобой такое, что дух захватит, похолодеешь весь, замрешь, а случайно встреченный собеседник рассказывает без остановки, выворачивает перед тобой такие глубины души, которые никакая фантазия писателя, пожалуй, и придумать не сможет».