Столб словесного огня. Том 1 - [4]

На злой погост разгневанной природы.

          Вонзились шпаги рыцарей ледяных

Свистя в овраги, словно в змей поганых,

Чудовищные разрывая раны.

          Опушка леса. Полукругом стройным

Стоит завеса великанов хвойных,

И, как принцессы, приседают воины.

          В высоком сане леса Бриареи:

В алмазах длани, горностай на шее

И с каждым днем доспехи тяжелее.

          Как часовые, великаны дремлют,

Власы седые в облака подъемлют

И снеговые мантии приемлют.

          А на лужайке под свирели бури

Кружатся зайки, и, глаза зажмуря,

Как от нагайки голову понуря,

          Столпились кони белоснежным кругом,

Сорвав попоны, без удил, с испугом,

Как от погони, слившися друг с другом.

          И от копыта беглецов ретивых

Вокруг изрыты снежные обрывы,

И в небо взвиты бешеные гривы.

          Взлетает щебень, острые подковы

Сверкают ярко в воздухе суровом

И рвут и топчут льдистые оковы.

          И пышут ноздри в мир окаменелый,

Как солнышка пылающие стрелы,

И полог звезд растапливают белый.

          Вдруг из березовой примчался рощи

Табун несметный лошаденок тощих:

Поджарые, засеченные мощи.

          Но много их голодных, злобных много,

Пыльнейшая их не вместит дорога,

Дряннейшее жнивье в степи убогой

          Им кажется неслыханною манной.

И вот они из пелены туманной

Примчались, покрывая гнойной раной

          Атласный полог девственного снега.

И вой везде, как в стане печенега,

Когда полки царьградского Олега

          Нагрянут вдруг: растрепанные гривы,

Хвосты косматые, глаза ревниво

Воспалены, как гнойные нарывы.

          Всё перед страшным падает потоком,

Всё затопляется, когда наскоком

Они в степи, в раздолий широком

          Свирепствуют, исполненные злобы,

Бесовских наущений и худобы

Своей ненасыщаемой утробы.

          И заприметив, где стояли кони,

Измученные долгою погоней,

Они на них без долгих церемоний

          Набросились со ржанием и храпом.

Тяжелым утомленные этапом,

Ходившие по грязных смердов лапам,

          Недолго царственные защищались,

Копытами недолго отбивались,

Но клячам озлобленным не сдавались.

          Горой вокруг нагромоздились трупы,

Но новые всё лезут на уступы,

Остервенелы, одержимы, тупы.

          И снег вокруг побагровел от бани

Кровавой вдруг, но новой всё погани

Несметны полчища на поле брани.

          Затем исчезло всё. Преграда смыта,

Храпящими волнами перерыта,

Распылена и вскоре позабыта.

          И вьюга саван белый разостлала,

Атласное без пятен покрывало.

Лишь кое­где кровавое торчало

          Копыто: небу, видно, для укора.

Но понял я тогда еще не скоро

Глубокий смысл нелепейшего спора. 

МАЯТНИК БОЖИЙ

Я маятник неоценимый,

Что из Создателя повис

В юдоль гармонии творимой,

Я бледный восковой нарцисс.

Тысячелетья я качаюсь

Из ада жизни в синий рай

И в водах Леты отражаюсь

Под сенью шепотливых вай.

Чем глубже в мерзкое болото

Я ликом солнечным качнусь,

Чем безответней душит кто­то

Тебя во вследниках, Иисус, –

Тем выше силой отвращенья,

Покрытый грязью, но живой,

Взлетаю в синие владенья

Я многострадной головой.

И только этот темно­синий,

Всё повторяющийся взлет

В неискрыленные пустыни

Мне исцеление дает.

И снова маятник священный,

Пророком зарываясь в грязь,

Кромешный ад без перемены

Пытается с пустыней в связь

Мистическим символом слова,

Примером девственным ввести,

Но на Голгофе всё готово:

Палач, нагайка и кресты.

Отец! Не забывай о сыне!

И маятник, сорвав с оси,

В Хаоса звездные пустыни,

В пустыни синие снеси! 

ЛЕДЯНЫЕ ПАЛЬМЫ

Сегодня вдруг, впервые в этот год,

О страждущем опальном серафиме

С улыбкой грустной вспомянул Господь

И душу, потухающую в схиме,

Обрадовал цветами ледяными.

Засеребрились, засияли вдруг

В убогих рамах ледяные пальмы,

Акант, лилеи, бисер и жемчуг –

Эдема сказка, за которой вдаль мы

Мечтанья душ направили опальных.

Такою пальмою и ты, поэт,

Недолговечной на задворках жизни,

Засеребрясь на миг, во цвете лет

Уйдешь в ничто без горькой укоризны,

Оставив слов жемчужины для тризны.

Такие пальмы создаешь и ты

На загрязненных стеклах рам тюремных,

И вечности волшебные цветы

На миг склонятся к братьям тяжкошлемным,

Напоминая о садах надземных.

АРЛЕКИНАДА

Я неуклонно, неизменно

Мечты вертящийся дервиш.

Меня кровавой переменой,

Меня ничем не поразишь.

И с экстатическою пеной,

Среди обуглившихся крыш,

Плясать я буду пред ковчегом

Иеговы вечной красоты,

Пред нерожденным человеком

Моей пророческой мечты,

Пока для вечного ночлега

Не отыщу опять кресты

Кладбища, где цементной плинты

Ладонь мой торопливый бег

Вдруг оборвет, где гиацинты

Посадит сторож из калек,

Где вспомнишь, наконец, что сын ты

Творца, убогий человек!

Любимый сын! В чаду похмелья,

Но творчески блюдя аршин,

Художника полишинеля

Он создал, – и любимый сын,

Очнувшись, узрел на постели,

Что он нелепый арлекин!

Да, да, я шут Творца вселенной,

Мечты нетленной корибант,

От непосильного согбенный,

Но волею почти Атлант,

И потому мечты нетленной

Тебе создался фолиант!

Моих восторгов побрякушки,

Моих эпитетов нектар,

Метафор и гипербол пушки,

И вдохновения пожар,

И рифмы милые гремушки

Скрывают, что нелеп и стар

Узор Твоих жилых угодий

И смысл головоломных рун,

Что всё мучительно в природе

И неприемлемо без струн,

Что без шута Твоей пагоде

И истуканам карачун.