Столб словесного огня. Том 1 - [6]

Отражаются в воде.

Домодоссолы лишь грозно

Синей не достать гряде

До мечтательного глаза,

Как у Богу обреченной

Катерины Бенинказа,

Содомой запечатленной.

Поскорее же на шканцы,

Ждет нас старый «Бернардин»,

Переправимся к Палланце,

Нынче я уж не один.

В волнах отразимся вместе

Мы, как древняя камея,

Остров покажу невесте

Я прелестный Борромея,

И средь стриженой аллеи,

Средь богов и нимф безруких

Поцелую я лилеи,

Вожделенные в разлуке. 

3

Камердинеры в синих ливреях

Золотой подняли паланкин,

Кружевные накидки на шеях

У лазурных Нептуна детин.

Парики их напудрены пышно,

Церемонны они, как девицы,

Говорят, так чуть­чуть только слышно,

А проворны как хищные птицы.

Паланкин, как червонная рыбка,

Как остро заостренный палаш,

Рассекает жемчужную шибко

Мальвазию лазоревых чаш.

Дремлет тихая Isola Bella;

Алебастры и лапис­лазули,

Феерично слиясь в ее тело,

В час творенья как будто заснули.

Из эмали алмазные весла

Я сложил умиленно на борт,

Все земные я презрел ремесла

И надежнейший бросил я порт

За мечтателя титул неверный.

И сорвала мне жизнь венок,

И смеялися скалы и серны,

Не смеялся один лишь челнок,

Не смеялась и ты, моя Пери,

Над убогим своим женихом,

И раскрылися многие двери

Пред закованным в латы стихом. 

4

Солнце раскаленное

В озеро бездонное

Закатилось.

Долгожданное,

Век незнанное

Сбылось.

Риз червонных

И червленых

Орнаменты,

Прошвы, ленты

У воскрылий

Снежных лилий

Альп склоненных,

Просветленных,

Блещут заревом великим,

Как в Палермо мозаики.

Синим, синим кашемиром

Божии покрыты нефы,

И повсюду барельефы,

Всюду вставлены метопы,

Где могучие циклопы

С кем­то бьются озлобленно.

Чисто, ясно, упоенно

Отражает глаз зеркальный

Бешеное аллилуйя

Солнечного поцелуя.

Небо сверху, небо снизу,

Лишь по дальнему карнизу

Гор виднеется едва

Дымчатая синева.

Небо в сердце, небо в пальцах,

Всюду алые шелка.

Вышивай скорей на пяльцах

Душу райского цветка! 

5

На колени склоненный, в колени

Опустился я к тихой голубке,

И наитья предельного гений

Посетил нас в убогой скорлупке.

И в потоке червонном Данаи

Ослепительней не было блеска,

И видение Дантова Рая

Было скромною лишь арабеской

Перед тем, что в очах у невесты

Я в мгновение это прочел,

И испуганно Тайны с насеста

Разлетелись, как облачко пчел.

И сжимая горячие ручки,

И целуя блаженно уста,

Я вился, как атласные тучки

У вершинного где­то креста,

Я вился, изливаясь в любую

Из безбрежности звездных аорт,

И я душу имел голубую

И ликующий солнца аккорд. 

ТОПОЛИ

Высокие тополи, рыцари важные

          В заката золоченных латах,

          На страже в червонных палатах

Степенно качаются с песнею шпажною.

Им истины плевелы чужды бумажные,

          Истории сложной шахматы,

          Моральной Голгофы стигматы, –

Их шелест и шепот – идеи закряжные.

Сомкнитесь, обстаньте! Я первенец Божий,

          Стихии больной менестрель,

Я миг, на безбрежность творенья похожий.

          Хрупка, паутинна свирель,

И дует и плюет сатир толсторожий

В души голубой акварель.

ВОРОНЫ

Исполинской крылатой гребенкой,

Как тяжелые, острые бороны,

Бороздят сине­черные вороны

Над убогой родимой сторонкой.

Бледно­сини, как глазки ребенка,

Колеи, что в лазури проторены,

Но вороньи кар­кар чуть повторены,

Как заноет опять под печенкой.

Эти черные в небе горланы,

Это жизни обыденной жуть,

Это красные в мелях баканы.

Чуть услышишь, под мышкою ртуть

Закипит, и раскроются раны,

И на солнце тогда не уснуть.

ЧЕЛОВЕК

К беспредельности неба и к звездному чуду,

К многошумности моря, к ажурности трав,

Даже крайние розы в пути оборвав,

Я восторженным век свой недолгий пребуду.

К человека ж телесному, страшному блуду,

К аромату жестоких идейных отрав,

К всеизведавших грешных очей изумруду

Я останусь до смерти жесток и неправ.

Человек – омерзительная амальгама

Из угасшей в гниющей трясине кометы

И низверженных ангелов злобного гама,

Человек – марафонский посланец без меты.

И души не сложилась бы дивная гамма,

Если б в мир не явились зачем­то поэты. 

ОКО

Вчера в громадном терпеливом глазе

Измученной, худой, цыганской клячи,

Жевавшей мокрую солому в тазе

У низкого плетня убогой дачи,

Я отражался, как в хрустальной вазе,

Миниатюрный, созданный иначе,

С горами, лесом, тучами в экстазе,

Как иерогли/ф таинственной задачи.

Сегодня на плетне висела шкура

Кровавая, на глаза ж поволоке,

Меж мускулов раздутых, сине­бурых,

Рои жужжали оводов стооких,

И, такова уж у меня натура,

С недоуменьем думал я о роке.

В ТРЕУГОЛЬНОЙ РАМЕ

Направо шест засохший ясенёвый,

Налево тень бросающий стожок,

Внизу бурьян с щетиною ежовой,

Вдали сухой за сливами лужок.

А в треугольной раме бирюзовый

Атласный фон и белый сапожок

Недвижной тучки, и деталью новой

Зачем­то узкий месяца рожок.

Какой он бледный в жаркие полудни!

Как дважды в чае выжатый лимон.

Куда его мечтательности чудной

Девался звезды затмевавший сон?

Такой и ты в нередкостные будни,

Скучающий на солнце Эндимион! 

CAMPOSANTO

1

Когда я прихожу в непрошеные гости

Куда­нибудь впервой с котомкой и узлом,

Я второпях ищу в предместиях погосты,

И если красоты таинственным жезлом

Природа не дарит там отошедших кости,

Я прячусь, как могу, от Смерти за углом

Или бегу опять через поля и мосты,

Твердя до одури изведанный псалом.

Я смерти не страшусь, но новые постели

Меня еще гнетут и нищенский отель,