Стоим на страже - [72]

— Действуйте! — коротко бросил Асабин.

Этих учений Леша не забудет всю свою жизнь! Его пушка стреляла так, что командир дивизии объявил в приказе благодарность расчету, в котором при таких неожиданных и счастливых обстоятельствах Леша оказался. А после учений его вызвал капитан.

— Ну что ж, рядовой Ганин, наводчик из вас может получиться не хуже, чем писарь, — сказал он. — Особенно если душа к этому лежит. А она лежит, верно?

Ганин кивнул так поспешно, что капитан засмеялся и приказал старшине искать нового писаря.

…— Да, Ганин, так вот я что. — Прапорщик Паливода значительно смотрел на него. Была в его взгляде хитреца. — Надо, понимаешь, один транспарантик написать. Давай-ка сейчас по-быстрому…

Ну, старшина!.. Вчера на вечерней прогулке на все, как говорится, сто использовал способности уходящего в запас батарейного запевалы. Лучшему строевику из увольняемых сержантов сегодня утром приказал провести тренаж на плацу, а теперь, выходит, дошла очередь и до Ганина.

— Можно, — легко согласился Леша и направился за старшиной в ленинскую комнату. Но прежде чем приняться за уже разлинованный транспарант, достал из кармана письмо, глянул на обратный адрес. Письмо было от брата.

— Ты, Ганин, это… Не спеши, аккуратненько, — говорил между тем старшина, уже по-свойски обращаясь на «ты». Он хорошо понимал ситуацию и не приказывал, а просил. — Но, соответственно, и не медли… Кто же теперь мне транспаранты писать будет? Какой Корзинщиков чертежник…

Такая искренняя озабоченность слышалась в голосе прапорщика, что Ганину стало его жаль. Он уезжает в прекрасную новую жизнь, а старшине оставаться здесь, среди привычного, давно известного… Леша даже неловкость почувствовал, будто был в чем-то виноват.

— Не расстраивайтесь, товарищ старшина, — попробовал ободрить он прапорщика. — Из молодых, из нового пополнения подберете. Знаете, какие ребята встречаются — таланты! Транспарант им — ерунда!..

Старшина молча покивал головой.

— Твоими бы устами, Ганин…

Но не суждено ему было в последний раз использовать способности бывшего писаря. Не успел Ганин вывести заглавную букву на транспаранте, как раздалась команда дежурного по батарее:

— Увольняемые в запас! Построение — на улице!

В дверях Ганин столкнулся с капитаном Асабиным.

— Поздравляю с присвоением звания «младший сержант», — сказал командир и протянул руку. — Вот и придется добавлять лычки, не зря утром вопрос был…

Леша слегка растерялся. Он знал, что при увольнении в запас иногда присваивают очередное звание лучшим. Но не думал, чтобы ему…

— А теперь идите за мной. — Капитан, понимающе усмехаясь, направился в канцелярию.

Распахнув дверцы, он достал из книжного шкафа что-то плоское и легкое, завернутое в газету. И прежде чем Ганин успел догадаться, что это такое, развернул бумагу.

То была акварель, где лес и край опушки перед ним. Лес темен и строг, а солнечная поляна на его фоне безмятежна и светла. Цветы в ее траве пестреют ярко и празднично. И кажется, что суровый лес оберегает ее светлую жизнь, и невозможна она без этого строгого соседства…

— Спасибо, — только и смог сказать Ганин.

Не столько сам подарок тронул его, сколько то, что стояло за ним. Помнит, значит, капитан тот далекий день, и разговор их помнит! Сколько с тех пор было всего, сколько солдат в батарее, а вот не забыл. Задели, значит, его слова Ганина, оставили след…

Он еще раз взглянул на акварель. Прав, конечно, был капитан, все верно! И как прямолинейно, эгоистично рассуждал он сам, Ганин. Но все же, все же!.. Эх, в Суриковское бы училище Асабину поступить. Вон как написано!..

Он поднял глаза на капитана, и капитан, догадавшись, должно быть, о его мыслях, покачал головой.

— Помни. — И медленно повторил, глядя в распахнутое окно: — Всегда помни. Теперь-то ты уже во многом разбираешься…

Они стояли в пропахшей сигаретным дымом комнате, слышали, как за окном возбужденно переговаривались парни в наглаженной форме, и день был такой солнечный и радостный, что не хотелось верить: жизнь состоит не из одного только счастья.

В НЕБЕСАХ

Виктор Лесков ПЕРВАЯ ВЫСОТА Рассказ

Нет ничего тягостнее этих минут ожидания падения. Оно неизбежно. Самолет вздыблен вверх, поставлен в небо «крестом», тяги никакой — сектор газа убран до упора, — скорость падает, безнадежно падает до критической…

Никто не видит сейчас лица Николая. Он один в кабине. И хорошо, что над ним только нежная синь мая, словно небо склонилось в светлой улыбке. Ничего этого Николай не замечает.

Взгляни на него сейчас Леся — она бы не узнала! Что сталось с ее любовью! Куда девалось ощущение его молодой удали, где оно, надежное мужское плечо, к которому ей так нравилось тихонько прикоснуться щекой.

В кабине, поникнув, сидел еще совсем юноша, весь в испарине, напухлив губы, ничем не похожий на отважного рыцаря девичьего воображения.

Она привыкла видеть его уверенным в себе, с ярким румянцем на щеках, но сейчас его побледневшее лицо было серым и неподвижным, как маска; взгляд загипнотизирован медленным движением указателя скорости на циферблате прибора. Да, на земле перед девчонкой можно пройтись гоголем — не всякому дано в восемнадцать лет держаться за ручку управления легкокрылой машины, но в небе — другое дело.