Стоим на страже - [70]

— Ты, Леха, как из пансиона благородных девиц! Все бы тебе сантименты. Витамины организму вот так нужны! В березовом соке их навалом, понимать должен. — Он подмигивал ребятам и добавлял, надеясь поддеть непохожего на себя человека: — Зря, вообще-то, ты из писарей ушел. Точно, зря!..

Судя по грубоватому, с тяжелым подбородком лицу Мишки Вахрамеева, он не должен бы знать таких слов, как «сантименты» и «пансион благородных девиц», но даже и за эти язвительные насмешки Ганин на него не обижался. Он знал, что Вахрамеев в общем-то неплохой парень, в тяжелую минуту не подведет, а это главное.

…— Лихо, Ганин, лихо!

Леша так увлекся зарядкой, что совершенно не заметил, как со стороны КПП подошел капитан Асабин. Он встал было «смирно», но командир батареи мягко махнул рукой.

— Вольно, вольно, Ганин… Продолжайте.

— Денек-то какой, товарищ капитан, а?! Как по заказу! — не выдержал Ганин. И, чувствуя, что губы сами собой растягиваются в улыбку, выпалил: — На всю ведь жизнь этот день запомнится!..

Капитан помолчал, усмехаясь и пристально глядя на него. Казалось, он не очень-то одобрял Ганина.

— Сегодня, значит, домой? И по такому случаю — зарядка за полчаса до подъема?

— Так точно! — весело отозвался Ганин, не обращая внимания на усмешку капитана. — Не спится!..

В руках у командира он заметил этюдник и быстро сообразил: «На этюды ходил. До восхода, наверное, поднялся. Это ведь как любить надо!..»

— Мундир готов? Лычки на месте, товарищ ефрейтор? — поинтересовался, все так же щуря глаза, капитан.

— Еще бы! — немного даже удивился Ганин. — Они у меня всегда на месте! А вы восход писать ходили, товарищ капитан?

Командир батареи уже направлялся к казарме.

— Любознательный ты человек, Ганин, — сказал он, и по тону было ясно, что говорит капитан с улыбкой. — Обо всем-то тебе доложи.

«Конечно же восход писал!» — отчего-то с восторгом подумал Леша. И ему вспомнилось, как он впервые увидел капитана на этюдах.

Тогда — случилось это в самом начале службы, когда Ганин, робкий салажонок, только что прибывший из «карантина», стал батарейным писарем, — как раз тогда капитана Асабина неожиданно (было воскресенье) вызвали в штаб части. Старшина батареи прапорщик Паливода сказал своему новому писарю, критически оглядывая его топорщащееся «хабэ» и всю нескладную фигуру:

— Хоздвор знаете где? Как раз за ним, в лесочке на поляне, и найдете капитана… И чтоб мигом. Одна нога здесь, другая… Выправки, выправки больше, вы ж солдат, а не мокрая курица!

Ганину можно было и не говорить насчет расторопности — он и так был рад вырваться из душной канцелярии, от всех этих списков личного состава, от ведомостей и расписаний. И сейчас он еще помнит, как бежал к хоздвору, и даже мысли свои тогдашние помнит. А мысли были невеселые.

Нет, совсем не такой представлял себе Леша службу! До армии он учился в культпросветтехникуме и, находясь все время среди девчонок, чувствовал томящую необходимость быть настоящим мужчиной. Он стал заниматься боксом, однако его нос оказался слишком слабым для таких испытаний, и из секции пришлось уйти. Даже если бы этого не случилось, Ганину вскоре надоела бы условность спорта. Душа его жаждала настоящих трудностей. И все надежды он возлагал на службу в армии. Его дед был офицером в отставке, фронтовиком, и Леша с детства наслышался рассказов о форсировании Днепра, о взятии Будапешта и о других, далеко не столь известных, но не менее трудных боях. Ему и его младшему брату Диме эти рассказы казались чудесней сказок. Вот поэтому-то, видимо, и появилось стремление проверить себя как человека армией. Хотелось знать, чего ты стоишь.

Но в подразделении Ганина назначили писарем. «Везет человеку, — поговаривал кое-кто из ребят, которые вместе с ним призывались. — Мы — в поле, мерзнуть и мокнуть, а он — транспаранты писать!»

Однако сам Леша не считал, что ему повезло. Наоборот. Рушилась его мечта о трудных, но очень нужных переходах, о точном выстреле на полигоне, от которого радостно распирает грудь, о кружке воды, вынесенной ему, усталому и пропыленному, миловидной застенчивой девушкой где-нибудь в деревушке, через которую будет проходить полк… Попробовал было обратиться к командиру батареи, но капитан Асабин, выслушав, покачал головой и посмотрел укоризненно. «За прихоть счел! — с обидой решил Ганин. — Не понял!»

Поляна открылась неожиданно. Только метров за двадцать до нее замелькали меж прямых сумрачных сосен зелень травы, яркие пятна солнца, бойкая пестрота цветов. И воздух здесь был особый: неподвижный, теплый, пахучий.

Почти в центре поляны спиной к Ганину сидел капитан Асабин и, пристально поглядывая перед собой, писал пейзаж. Он не слышал, как подошел Леша — трава глушила шаги, — и продолжал работать. Леша рассмотрел почти готовую акварель с краем леса, что напротив, и частью поляны перед ним. Лес был темен и строг, а солнечная поляна на его фоне выглядела безмятежной, светлой, и цветы в траве светились ярко и празднично… И казалось, что не быть поляне такой умиротворенной, если лес не будет суров и молчалив.

Ганин сам немного рисовал и потому сразу понял, что перед ним настоящая работа. Он забыл о том, зачем его сюда прислали, и стоял, подавшись вперед, к акварели.