Сто страшных историй - [47]
Я уж было счел что механизм регулирует высоту звука, но тут юноша зажег фитиль, крывшийся в механизме, и сдвинул в сторону тускло блеснувшую крышку, закрывавшую часть латунной диковины. Что-то выкрикнув, он припал щекой к рукояти, и я понял, что имею дело вовсе не с инструментом, чье назначение – развлекать публику приятной мелодией, а с инструментом, чье назначение – убивать.
Передо мной было хинава-дзю, фитильное ружье[31]!
Отец рассказывал, что в незапамятные времена, до пришествия будды Амиды и воцарения нового закона, подобные ружья использовались для войны. Отец называл их не только хинава-дзю, но и тэппо, уточняя, что так зовется оружие, изготовленное по образцу южных варваров, а также танэгасима, по названию острова, где южные варвары торговали с нами, пока Чистая Земля не попала в кольцо блокады. Позднее ружья утратили всякий смысл: стрелять так, чтобы наверняка оставить противника в живых, было решительно невозможно, а значит, стрелок рисковал больше намеченной жертвы.
Святой Иссэн, когда я в свое время заговорил с ним о хинава-дзю, добавил, что ружья использовала знать для охоты, но это увлечение быстро сошло на нет, уступив место луку и стрелам.
И вот: передо мной ружье и стрелок!
Я сорвался с места так, словно мне в зад вставили второй фитиль и подожгли. Все мысли, какие были, исчезли из головы, оставив после себя гулкую пустоту. В два прыжка преодолев расстояние до крыльца, я взвился в воздух – и всей тяжестью обрушился на безумного стрелка. При падении я не только снес с ног его самого, но и сбил рогатину, отчего ружье упало вниз, во двор. Навалившись на сумасшедшего, я не сомневался, что скручу его без особых усилий – ровно до тех пор, пока маленький, но твердый локоть не расквасил мне нос, а колено, тоже маленькое и твердое, чуть не лишило меня возможности порадовать мою матушку внуками.
Вывернувшись, стрелок кинулся к ружью, но его уже поднял староста.
– Что ты себе позволяешь! – заорал он на юношу. – Как тебе не стыдно?
– Тэнгу! – вместо ответа стрелок указал на Широно. – Вы что, ослепли? Не видите, что это тэнгу? Убейте его! Убейте сейчас же! Или дайте мне сделать это!
Корчась от боли, я недоумевал: откуда безумцу известно, что Широно – тэнгу? Неужели он обладает даром прозрения?
– Тэнгу! – продолжал вопить стрелок. – Сандалии! Веер! Что, негодяй, вздумал спрятаться под маской! Прикрыться монахом? Я прикончу тебя!
Я не успел, вернее, не смог подняться, когда юноша кинулся на Широно с ножом. Из носа текла кровь, между ногами развели костер. Все, что я сумел, это встать на четвереньки, а затем, ухватившись за перила, кое-как выпрямиться самым позорным образом.
Но моего вмешательства не потребовалось.
Удар ножом был быстрей молнии. Не знаю, как Широно поймал безумца за руку, но он это сделал. Короткий, почти незаметный рывок заставил стрелка качнуться вперед, и вот бедняга уже стоит на коленях, безуспешно пытаясь высвободиться и сыпля оскорблениями, а Широно с полнейшим равнодушием к брани извлекает нож из ослабевших пальцев. Отбросив оружие в сторону, слуга толкнул юношу, и тот распластался на земле у ног онемевшего старосты.
Попыток «убить тэнгу» он больше не предпринимал. Лежал, корчился, выл от злобы и бессилия.
– Я стыжусь за тебя, Ран, – к старосте вернулся дар речи. – Так-то ты встречаешь своего досточтимого жениха? Который преодолел ради тебя море и горы?! Убить его слугу? Это что, твой свадебный подарок?!
Ран?!!
Досточтимый жених?!
Похоже, первое знакомство с невестой сложилось не слишком удачно. Я шморгнул носом, утерся ладонью, представил свою грядущую семейную жизнь во всех возможных подробностях – и решил, что для самурая всегда есть выход из тупика, если, конечно, он истинный самурай.
Покончить с собой мне никто не помешает.
Глава четвертая
Худшая из ночей
1
«Вы можете не бояться скверны»
Мою буйную невесту староста загнал в дом – с превеликим трудом, чуть ли не пинками. Перед тем он велел Ран забрать с собой ружье и рогатину. Сам он не желал лишний раз прикасаться к опасному осколку древности, а может, даже побаивался. Временами, когда он думал, что я этого не замечаю, староста бросал косые взгляды на дверь дома: не высунется ли ствол, готовый плюнуть убийственной слюной?
Убедившись, что мир восстановлен и больше никто ни по кому не стреляет, он обратился к собравшимся во дворе:
– У меня гости. Я остаюсь. Я и моя семья.
Восстановленный мир рухнул. Не знаю, почему такое простое, такое естественное заявление вызвало у жителей деревни яростный протест. Все зашумели, возражая, стали махать руками и топать ногами. Кто-то выбежал за ворота, поделившись новостью с земляками, и шум превратился в гвалт. Что-то разобрать было трудновато, но я сделал вывод, что крестьяне действительно собираются оставить деревню, отправившись на ночь в горы, в продуваемые всеми ветрами шалаши, и требуют от старосты сделать то же самое.
