Сто стихотворений - [5]

Копенгаген, Генуя и Киль.

День и ночь бессменны ваши вахты.

И в портах стоящие вокруг

Белоручки лайнеры и яхты

Без усилий ваших — как без рук.

Вы мне однокашники и други,

Спутники поэзии моей,

Грубые от соли и натуги,

Добрые работники морей.

1958

«Я жизнь свою в деревне встретил…»

Д. Хренкову

Я жизнь свою в деревне встретил,

Среди ее простых людей.

Но больше всех на белом свете

Любил мальчишкой лошадей.

Все дело в том, что в мире голом

Слепых страстей, обидных слез

Я не за мамкиным подолом,

А без семьи на свете рос.

Я не погиб в людской остуде,

Что зимней лютости лютей.

Меня в тепле согрели люди

Добрей крестьянских лошадей.

Я им до гроба благодарен

Всей жизнью на своем пути.

Я рос. Настало время, парень,

Солдатом в армию идти.

Как на коне рожденный вроде,

Крещен присягой боевой,

Я начал службу в конном взводе

Связным в разведке полковой.

И конь — огонь! Стоит — ни с места.

Или галопом — без удил.

Я Дульцинею, как невесту,

В полку на выводку водил.

Я отдавал ей хлеб и сахар,

Я был ей верного верней.

Сам командир стоял и ахал

И удивлялся перед ней.

Но трубы подняли тревогу,

Полночный обрывая сон.

На север, в дальнюю дорогу,

Ушел армейский эшелон.

А там, в сугробах цепенея,

Мороз скрипел, как паровоз,

И что поделать! Дульцинея

Ожеребилась в тот мороз.

Заржала скорбно, тонко-тонко

Под грохот пушек и мортир.

И мне: «Не мучай жеребенка…» —

Сказал, не глядя, командир.

Я жеребенка свел за пойму

Через бревенчатый настил.

И прямо полную обойму,

Как в свою душу, запустил.

Стучали зубы костью о кость.

Была в испарине спина.

Был первый бой. Была жестокость.

Тупая ночь души. Война.

Но в четкой памяти запали:

Мороз, заснеженный лесок

И жеребенок, что за палец

Тянул меня, как за сосок.

1959

«Дебаркадер да базар…»

Дебаркадер да базар,

Яблоки моченые,

Деревянный тротуар,

Каблуки точеные.

Все черемухи в дыму

Над речными плесами.

Пароход на Кострому,

Чайки за колесами.

Много весен утекло

Полноводной Волгою.

Было грустно и светло

Той дорогой долгою.

Вечер мой который раз

Одиноко тянется.

Почему-то вспомнил вас,

И глаза туманятся.

Будто снова от реки,

Новые, с колодочки,

Простучали каблуки,

Лаковые лодочки.

1959

«Полуночный лес…»

И. С. Соколову-Микитову

Полуночный лес.

И теченье речное

Качает небес

Отраженье ночное.

На старом прогоне

Болотной тропою

Усталые кони

Идут к водопою,

И фыркают ноздри,

И волны — кругами,

Полночные звезды

Горят над лугами.

И звезды дробятся

На волнах, как блюдца,

И можно добраться

До них, дотянуться.

Здесь звезды ручные

И небо ручное,

Раздолье речное,

Костер и ночное.

1959

«Я над своей задумался судьбой…»

Я над своей задумался судьбой:

И радости припомнил, и тревоги.

Судьба меня вела из боя в бой —

Другой, наверно, не было дороги.

Другой дороги не было и нет.

Ищи другую, как иголку в сене.

Ракетами разорванный рассвет,

И хлеб, и песня поровну со всеми.

Поземка сзади заметала кровь.

Вполнеба — сполох, и луны осколок.

Костры горели, и домашний кров

Был, как любовь, желанен и недолог.

Я был твоим. Я был самим собой.

Святое слово «родина» — с собою.

Ее судьба была моей судьбой,

Как хлеб и песня, как команда:

   «К бою!»

Воспоминанья прошлого пестры.

Но ярче перед новыми мостами

Горят, горят походные костры,

И мир согрет походными кострами.

Они для всех. Они недалеки.

Ценой моей тревоги и разлуки

Навстречу дню в ночи материки

Над океаном простирают руки.

1960

Подземный пожар

К. Коничеву

Июль был жарок, как Сахара.

В жаре, без водного пайка,

Как бы в предчувствии пожара,

Желтела старая тайга.

И он возник. В глуши, проворный,

Пошел хозяйствовать огонь.

Клубился дым густой и черный,

Ползла удушливая вонь.

Лес задыхался в том угаре,

Охвачен огненной волной.

Но, как спасение, ударил

По лесу ливень проливной.

Единоборствуя с пожаром,

Хлестал, открытый и нагой.

Шипя, дымился белым паром

Под мокрым мохом перегной.

Огонь, казалось, стал покорней,

Но, распаляясь — месть за месть,

Он в рыжий торф ушел под корни,

Ушел и след сумел заместь.

И там пошла его работа,

Непоправимая беда.

И закоробилось болото,

Как на углях сковорода.

И сосны, вздрагивая редко,

Не в силах вынести жары,

Текли смолой, роняли ветки

И вылезали из коры.

Огонь не выбрался наружу,

Не заметался, как петух,

И сам себя не обнаружил,

Он сделал дело и потух.

В золу забился, в пепел стертый,

Кольцом свернулся и исчез.

Потом я видел этот мертвый,

Безрукий, прокаженный лес.

Ни птичьим свистом, ни трубою

Не оглашалась эта тишь.

…Какая почва под тобою?

Поосторожнее… Сгоришь!

1961

Письмо

Траве расти, и женщинам рожать.

И соловьям свистеть рассветной ранью.

Пройдет вся жизнь моя, а я все буду ждать

Своих друзей, оставленных за гранью

Слепых огней и вечной тишины,

Откуда нет моим друзьям возврата.

Но наши души не разобщены, —

И мертвый брат живого кличет брата.

О, соловьиный щелк на утренней заре,

Свист пеночки в черемуховой дрожи!

Окопный дым — и вся земля в золе.

Два сердца. Две любви, как две росинки, схожи.

Нет, не тоска! Немая песнь души,

Живых и невозвратных связь живая.

На перекличку дружества спеши,

Моей души любовь сторожевая.

Я боль тревоги до конца несу,

Чтоб никогда и никакая сила

Июньскую тишайшую росу

В черемухе цветущей не спалила.

1961

«Ах, ласточек на утренней заре…»

Ах, ласточек на утренней заре

Неугомонный щебет по карнизам!

На пепле жизни, на ее золе