Сто стихотворений - [6]

Сирень бушует в оперенье сизом.

Мир неделим сегодня. Без дробей

Обходится и остается целым.

Душа моя становится добрей

У будущего мира под прицелом.

О память сердца, душу вороши,

Чтоб день грядущий не ушел из виду.

С тревогой переполненной души

Росою смой вчерашнюю обиду.

Ответь любовью на призыв любви.

И сердцем к сердцу помоги добраться.

И если я достоин, позови

На праздник человеческого братства.

1961

«У меня не смертельная рана!..»

Т. Будановой

У меня не смертельная рана!

Я еще доползу до огня.

Улыбается мальчик с экрана,

Бесподобно играя меня.

Добреду, опираясь о стену,

До палатки с кровавым крестом.

Зал внимательно смотрит на сцену,

В жизнь мою на ходу холостом.

Жизнь моя мельтешит и мелькает

И у смерти висит на краю.

Удивляюсь, откуда он знает

Обожженную душу мою.

Я совсем отвергаю досаду

И клопиный ее непокой.

А своею игрою награду

За меня перехватит другой.

С голубого экрана без грима

Он сойдет через десять минут.

И девчонки в бездумье игриво,

Спотыкаясь, за ним побегут.

Он пройдет, на меня не похожий,

Улыбаясь загадочно мне.

Дескать, шире дорогу, прохожий,

Отойди и постой в стороне.

Что ж, толкайся, но только не шибко.

Торопись, но спешить погоди.

Где-то есть в моей жизни ошибка,

Не споткнись о нее впереди.

И не хмурь недовольного взгляда,

Непокорный вихор теребя.

Не играй меня, мальчик, не надо!

Я и сам доиграю себя.

1962

Песни Лебяжьей канавке

1. «Лебединые юности трубы…»

Лебединые юности трубы

В невозвратном поют далеке.

Не криви пересохшие губы,

О былом не гадай по руке.

И от глаз напряжением воли

Отгони невеселую тень.

Бесшабашно на Марсовом поле

Голубая бушует сирень.

Бушевала сирень. Бушевала

Даже смерти самой вопреки.

И стучали по плитам канала,

Спотыкаясь, твои каблуки.

Перемешанный с дымкой рассвета,

Поднимался сиреневый чад.

Каблуки из блокадного лета

Не по плитам — по сердцу стучат.

Две орбиты схлестнулись, и круто

Развернулись ракеты в рассвет.

Стала вечностью эта минута,

Ей ни смерти, ни времени нет.

Отпылили далекие марши.

Белой ночи рассеялся дым.

Я не стал ни моложе, ни старше.

Я остался все тем — молодым.

Я живу этим чудом рассвета,

И с восторгом в моей тишине

Из того невозвратного лета

Откликаются лебеди мне.

2. «Я не был обнесен у жизни на пиру…»

Я не был обнесен у жизни на пиру

Ни чашей мести и ни чашей чести.

Ты кончишься со мной иль я с тобой умру —

Не все ль равно: мы были в мире вместе.

Был белой ночи зыбкий облик тих.

Был только миг. И в этот миг мгновенный,

В миг озаренья, ради нас двоих

Часы остановились во вселенной.

Ты шла ко мне сквозь радость и печаль,

И горизонтам не было предела.

И за тобой в неведомую даль

С твоей душой моя душа летела.

3. «Ах, Лебяжья канавка! По бережку…»

Ах, Лебяжья канавка! По бережку,

По траве-мураве на весу

Я, в пригоршнях укрытую, бережно

Память — птицу-синицу — несу.

Ах, Лебяжья канавка! Не наши ли

Соловьи ликовали в ночи?

То, что было со мною, — не спрашивай.

То, что будет со мною, — молчи.

Ах, Лебяжья канавка! Под липами,

Над твоею над тонкой водой,

Мы пригубили счастья, да выпили,

Да запели душой молодой.

Ах, Лебяжья канавка! Из давности

Светлой страсти, кипевшей в бою,

Я несу тебе дань благодарности,

Ненасытную душу мою.

1964

Песня последнему жаворонку

Г. Козловой

А мне Москва была мала.

Мне неуютно было.

Метель январская мела,

И всю Москву знобило.

Я шел куда глаза глядят.

Я брел один без цели.

Переметал Охотный ряд

Холодный хвост метели.

О чем я думал? Ни о чем.

О всем, что мне известно.

Плечо зимы с моим плечом

Соприкасалось тесно.

Наверно, все бывает вдруг.

И — вдруг, быстрее пули,

Твои глаза, как сам испуг,

В мои глаза взглянули.

И все. Какой-то малый миг,

Секунда-две, не боле.

Но я в глазах увидел крик

Сочувствующей боли.

И сразу там, на глубине

Моих раздумий где-то,

Опять, как показалось мне,

Зазеленело лето.

И жаворонок зазвенел,

Взлетев над клеверищем.

…Мы все в кругу обычных дел

Несбыточное ищем.

На нашей юности лежат

Напластованьем годы.

И нам от них не убежать,

Как от самой природы.

К нам нелегко ему лететь —

Все ощутимей козни.

Но продолжает где-то петь

Мой жаворонок поздний.

1965

Вдогонку уплывающей по Неве льдине

Был год сорок второй.

Меня шатало

От голода,

От горя,

От тоски.

Но шла весна —

Ей было горя мало

До этих бед.

Разбитый на куски,

Как рафинад сырой и ноздреватый,

Под голубой Литейного пролет,

Размеренно раскачивая латы,

Шел по Неве с Дороги жизни лед.

И где-то там,

Невы посередине,

Я увидал с Литейного моста

На медленно качающейся льдине

Отчетливо

Подобие креста.

А льдина подплывала,

За быками

Перед мостом замедлила разбег.

Крестообразно,

В стороны руками,

Был в эту льдину впаян человек.

Нет, не солдат, убитый под Дубровкой,

На окаянном Невском «пятачке»,

А мальчик,

По-мальчишески неловкий,

В ремесленном кургузом пиджачке.

Как он погиб на Ладоге,

Не знаю.

Был пулей сбит или замерз в метель.

…По всем морям,

Подтаявшая с краю,

Плывет его хрустальная постель.

Плывет под блеском всех ночных созвездий,

Как в колыбели,

На седой волне.

…Я видел мир.

Я полземли изъездил,

И время душу раскрывало мне.

Смеялись дети в Лондоне.

Плясали

В Антафагасте школьники.

А он

Все плыл и плыл в неведомые дали,

Как тихий стон

Сквозь материнский сон.

Землетрясенья встряхивали суши.

Вулканы притормаживали пыл.

Ревели бомбы.

И немели души.