Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску - [27]
А для «Опытов» — остаюсь при желании и мысли сочинить статейку о поэзии, последнюю в своей жизни и для меня окончательную. В мыслях она у меня кончается обращением к Боратынскому, а выйдет ли это на бумаге — еще не знаю. Но Боратынский, в смысле «последнего собеседника», именно последний русский поэт, т. е. дальше пойти некуда и не к кому[349].
Отчего Вы в Канзасе, а не в Кэмбридже? Навсегда, или это — гастроли? О Пушкине и Толстом разговор был бы долгий. Только вот что: П<ушкина> с Ремизовым помирить еще можно бы, а с Толстым — никак: или — или. Кстати, бедный Ремизов, по слухам, совсем плох.
Ваш Г.Адамович
Когда — приблизительно — готовятся следующие «Опыты», если они вообще продолжаются? Я 10-го декабря еду на месяц в Париж, адрес обычный. Г.А.
63
24/I-<19>58 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Все собирался отвечать Вам на предыдущие два письма, а сегодня получил новое — от 17 января.
Я не писал Вам отчасти из-за немощей и болезней: азиатский, сверх-азиатский грипп, от которого и сейчас не вполне отделался. Все мои парижские каникулы прошли в аспиринах и настойках.
О существовании «Опытов» я — вопреки Вашему предположению! — помню твердо. Статью о поэзии пришлю непременно, в феврале, не позже. Сейчас у меня много мелких здешних дел и работы, отчасти и литературной. Должен написать статью (маленькую) о Г. Иванове для «Нов<ого> Журнала», по настойчивому желанию автора и его жены (это — между нами, конечно). Обещал я им это еще летом, а теперь пришли последние сроки. Я пищу Иванову, что у него какой-то непонятный мне литературный зуд, а он — и она — уверяют меня, что это им нужно по каким-то иным (вероятно, финансовым) соображениям[350]. Перед этим аргументом — я пассую <так!>.
Если буду жив, то во второй половине июня буду в Париже и, конечно, буду искренне рад Вас увидеть или, вернее, — видеть[351].
Пока до свидания! Кто это писал об «Опытах» в «Нов<ом> Р<усском> Слове»? Довольно нахально и развязно[352]. А вот Большухин — соглашаешься с ним или нет, — по-видимому, человек настоящий. Кажется, Вы его знаете? Кто он и что он?[353] У меня возникла переписка с Биском в связи с его Рильке. Но я ее не продолжаю, не к чему.
Крепко жму руку.
Ваш Г.Адамович
64
14/III-<19>58 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Пишу Вам по поводу статьи для «Опытов».
Я обещал ее Вам в феврале. Но писать ее начал только на днях и пишу урывками, «через час по ложке», или, вернее, — через день. Отчасти оттого, что много других дел, отчасти — от всяких размышлений «в связи», иногда мешающих писать прямо и быстро.
Вот я и хочу Вас спросить:
Когда Вам статья нужна, т. е. последний срок? Если я пришлю ее Вам в конце апреля (но это наверно!), будет ли непоправимо поздно? Назначаю апрель, т. к. на днях я уезжаю в Париж и не знаю, как там все сложится. Вероятно, поеду и в Ниццу.
Если статья будет размером больше обычного, стеснит ли это Вас? ‘Отвели ли Вы мне уже определенное число страниц, и если да, то сколько? Я Вам уже писал, что хочу написать эту «Невозможность» как некий свой итог. А итог может и разрастись.
Буду ждать ответа (но в Париж <адрес>).
Как живется Вам, «как можется»? (Видите, от хороших чувств к Вам вспомнил Вашу Цветаеву, но это и стихи хорошие.) Кстати, я хочу о ней в статье написать, в поправку и объяснение того, что писал о ней раньше, в заносчивости и раздражении[354].
Ваш Г. А.
65
28/IV-<19>58 <Манчестер>
Дорогой Юрий Павлович
Вчера вернулся из Парижа и отвечаю — с каким опозданием! — на Ваше письмо от 24-го марта.
В Париже, как водится, вертелся в сливках света (впрочем, слегка скисших), потом ездил в Ниццу — и по легкомыслию не писал ничего[355]. Но статья о поэзии, писанная кровью сердца, будет непременно, без обмана, без отсрочки — через две недели у Вас. Она у меня вся в голове, надо только написать.
Через океан и 6000 милль <так!> расстояния чувствую, что статья Вашего итальянца о Пастернаке — вздор! При чем тут Стравинский? Жаль, что он не приплел и Пикассо! Я знаю этих иностранцев, еле — еле говорящих по-русски и увлекающихся Пастернаком: в Оксфорде их — пруд пруди, и все они стандартно-модернистические кретины. Но дело Ваше, печатайте, если надо![356] А вот что Вы хотите печатать стихи из «Д<окто>р<а> Живаго», меня смутило. Разве они уже не появились — и в газетах, и еще где-то? Сомнение мое только насчет этого[357]. А вообще-то Пастернак, вопреки Вашим шпилькам по его адресу, много лучше, крепче, глубже Вашей Цветаевой, хотя она иногда и «шармантнее». Романа его я, к сожалению, еще не читал. Вейдле будто бы в восторге, почти что «телячьем». Но после тоста в честь Ремизова я к Вейдле утратил последние крохи доверия.
А что у Вас вообще предполагается в «Опытах»? Будет ли Степун?[358] При нашей крайней бедности (и больше: при анти-музыкальности всего, что в нашей печати и литературе осталось), Степун все— таки — на вес золота. Он — болтун, краснобай, но как Андрей Белый краснобай, а не как Аронсон или Слоним.
