Сто лет восхождения - [15]

«Забормотал» старческим голосом великий Рентген, уставший от несправедливых обвинений в том, что он якобы украл открытие у Филиппа Ленарда...

На самом, как казалось Леве, интересном гость оборвал рассказ. Заторопился, засобирался.

Долгий зимний день, начавшийся неразрешимыми сомнениями, так и закончился ими. В столовой мама с Катей гремели посудой, споласкивая чашки, переговариваясь о чем-то. Вот Катя засмеялась. Лева встал, резко захлопнул дверь. Смех разом оборвался.

Что же предпринять? Как поскорее попасть в этот мир хитроумных экспериментов и постоянного поиска и грядущих — ведь это же ясно — удивительных открытий. Как получить, завоевать право с независимым видом, на равных приходить каждое утро вместе со всеми в лабораторное здание там, в неведомой Сосновке? Для этого нужно кончить университет и иметь хотя бы моральное право на исследование. Он дважды уже сократил время. Придется сделать это в третий раз.

Профессора Арцимовича несколько раз вызывали в столицу. И он приезжал после этих командировок помолодевший, оживленный, необычно деятельный. Надо готовить специалистов совершенно иного профиля, чем раньше. Андрей Михайлович должен был читать новый курс. За этими хлопотами отец не заметил, что происходит с сыном. По правде говоря, они уже привыкли с мамой к мысли, что с Левой теперь все так или иначе будет в порядке. Только весной, когда началась сессия, отец обратил внимание: на физмате почему-то слишком много экзаменов и зачетов. Сын ходил с синяками под глазами.

В конце июня они с комэском в последний раз сидели за щелястым столом в харчевне Петровича. Давно здесь не были. Хозяин даже разохался, запричитал, увидя Леву. А комэск, захохотав, одобрительно хлопнув Леву по плечу: «За год два курса. Отныне не «хлопчик», только — «профессор».

До нового урожая бульбы было еще далеко. На прилавках рынка красовались горки отмытой добела дорогой скороспелки. Но для своих Петрович все же выставил фирменное блюдо — разварную картошку, обжаренную в сале с луком. И кувшин традиционного слабенького, церковного винца водрузил на стол. Кушайте, гости дорогие! Накрывая на стол, Петрович все говорил и говорил, словно дорвался до слушателей. Это были жалобы на фининспектора, умыслившего пустить по миру храброго бойца-конника, а ныне всего лишь частника, на хуторян, которые, как с ума посходили, ломят неслыханные цены за сало и картошку, а сами от деньжищ лопаются.

Комэск хитро подмигивал Леве и молчал. Только в голубых глазах прыгали веселые чертики. Не тот день был у них с Левой, чтобы сочувствовать причитаниям Петровича. Лишь когда сполоснутые стаканы были поставлены на стол, комэск, взявшись за ручку кувшина, заметил:

— Ну, вот, завел шарманку...

Три стакана на мгновение соприкоснулись гранями. И комэск, приподняв свой, серьезно кивнул Леве:

— За тебя, профессор! За твою удачу!

Только после второго стакана, когда Лева с наслаждением расправлялся с горячей картошкой, комэск вдруг спросил:

— Зачем тебе все это?

— Что зачем?

— Ну, экстерном, за второй курс. Годов мало. Живешь на всем готовом, папа с мамой прокормят. Парень ты по всем статьям видный. От девок отбоя не будет. Куда спешишь?

— Куда?.. — Лева задумчиво катал пустой стакан меж ладоней.

Комэск хоть и соприкоснулся с таинствами науки, получив причитающуюся ему на первом курсе сумму знаний сполна, все еще мыслил своими устоявшимися категориями. Для него война, например, — это неудержимая конная лава. А вот научные журналы сообщают, что на полигонах Англии уже проходят испытания новые танки фирмы «Шерман». И не заглушит ли в будущей войне слитный могучий клич тысяч человеческих глоток «Даешь!» шум всего лишь одного танкового мотора.

Для комэска электротурбина пока что вершина научной и технической мысли. Он не перестает восхищаться ее устройством, принципом работы. И план ГОЭЛРО воспринят комэском не как отвлеченное понятие. На семинарах по диамату он не раз оперировал им, чтобы подкрепить тезис о прозорливости Ильича. Но важнейшее утверждение Ленина о том, что «электрон неисчерпаем», пока осталось комэском, да и другими студентами их группы, невоспринятым. А именно в этой мысли Ленина кроется, быть может, самая главная для них, будущих физиков и математиков, точка прозрения, точка отсчета.

Где-то там, в научных центрах, ученые, быть может, накануне великих открытий, а он тут. Но как обо всем этом сказать? Лева молчит, перекатывая меж ладоней ребристый цилиндр граненого стакана, и наконец произносит ни к чему не обязывающее, неопределенное: «Да так... Почувствовал, что смогу...»

Комэск понимает, что Лева чего-то недоговорил, затаил в себе. Но молчит. Рыжая борода на скулах вздыбилась. Деликатен комэск. Лишь пальцы, плотно обхватив ручку кувшина, побелели на костяшках от напряжения. Он в последний раз наполняет стаканы. И, подняв свой, с завистью и добротой произносит: «Удачи тебе... хлопчик!»

Квартира декана находилась в их доме. И Лева, написав заявление с просьбой разрешить сдать экстерном экзамены еще за один курс, не стал ждать следующего дня.

Декан, в куртке со стегаными отворотами и бранденбурами, принял его среди книжных стеллажей и портретов великих математиков, среди гравюр с изображением старинных парусников, рассекающих океанские волны. Здесь он выглядел намного представительнее, чем на факультете. Он бегло пробежал исписанный листок. Затем прочел вторично, не торопясь, словно взвешивая каждое слово, испытующе посмотрел на своего студента.