Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - [44]

– И наконец последний член нашего коллектива – вокалист и тромбонист Ронни Янг. Милейший человек, ему уже за пятьдесят, и поет он гораздо лучше, чем играет на тромбоне. У джазменов принято, что во время соло нужно импровизировать, создавая что-то новое и свежее. Ронни в импровизации полный ноль, он играет только то, что уже разучил, повторяя свое соло нота в ноту каждый раз в каждой песне на каждом выступлении. Мы к этому привыкли и во время его соло играем тоже совершенно одинаково. Ронни спокойно воспринимает наши шутки по поводу своего соло, потому что умеет реветь, как Армстронг, и заливаться соловьем, как Синатра.

Гордон обсуждает с нами программу сегодняшнего вечера.

«Ронни, ты сегодня не сорвешь высокую ноту в Caravan, как делал пару раз раньше? Не делай этого, иначе я буду звать тебя „Сорванной до“».

«Дон, ты знаешь, как называют человека, который тусит с музыкантами?»

«Как, босс?»

«Барабанщиком! И кстати, не надо играть Tiger Rag так быстро, это не гонка. Когда ты в прошлый раз ее играл, я думал, что клуб горит».

Пока наш бесстрашный руководитель вдохновляет нас перед концертом, он облокачивается на бинго-машину и теребит рукой пластиковую мембрану в конце трубы, ту самую мембрану, которая держит шарики внутри конструкции.

«Стинг, мой дорогой мальчик… – Он уже несколько недель так меня называет, хотя я всего лишь один раз пришел в свитере с черно-желтыми полосками, в котором я действительно был похож на осу. Тем не менее музыканты начинают называть меня этим дурацким прозвищем. – Ты мог бы…»

Раздается громкий звук, словно выстрелили из стартового пистолета.

«Ах ты черт!»

Маленький, но очень важный кусочек пластика оторвался и остался на руке Гордона. Мы в шоке. Рабочие воспримут это не просто как вандализм, за это нас принесут в жертву. На лице Гордона уже нет ироничного выражения. Его рот открыт, а в глазах обреченный вид осужденного.

В этот самый момент входит председатель клуба, официозный персонаж, которого Гордон называет Сиропом. У него такие черные волосы и их так много для человека его возраста, что нет никаких сомнений: это парик. Сироп входит в комнату с двумя людьми, которые пришли вывезти драгоценный аппарат на сцену. Они относятся к нему, как к святому Граалю.

Испуганный Гордон пытается объясниться: произошла трагедия, но председатель клуба, чей парик сидит на голове слегка косо, произносит: «Парни, сыграйте сегодня что-нибудь из хит-парада, чтобы девчонки могли потанцевать, и давайте без джазовой лабуды, которую вы играли в прошлый раз».

Гордон пытается вставить слово: «Но… Но…»

Но уже слишком поздно. Плексигласовую коробку вывозят из комнаты и ставят в центре сцены. Председатель клуба окидывает нас взглядом и выходит, как актер-трагик.

Все замолкают, как только председатель встает перед микрофоном.

«Дамы и господа, вас сегодня будут развлекать, если так, конечно, можно выразиться, Phoenix Jazzmen. Мне они не особо нравятся, но некоторым из вас они, возможно, придутся по вкусу».

Гордон шепотом просит Ронни выйти на улицу и завести микроавтобус. Мы ждем дальнейшего развития трагедии.

«И вот сейчас без проволочек перейдем к главному мероприятию вечера с призовым фондом в сто фунтов наличными…»

За машиной сидит секретарь клуба. Он положил ладонь на выключатель, а зрители застыли с карточками на столе и шариковыми ручками в руках.

«Господин секретарь, включайте, пожалуйста».

Машину включают, вентилятор начинает работать, и тут в ошеломленную аудиторию летит шквал ярких шариков для настольного тенниса. Шарики попадают людям в пиво, в парики и декольте, прыгают по полу под ногами официантов с подносами.

Члены коллектива Phoenix Jazzmen замерли между сценой и гримеркой. На наших лицах застыло выражение вины и стыда. Председатель клуба медленно поднимается и указывает на нас обличающим перстом, и мы слышим рев публики, который вполне был бы уместен во время публичной казни. Мы бежим со всех ног.

Мой последний год обучения в колледже я хожу на лекции, пишу эссе, по выходным работаю с Phoenix Jazzmen. До получения диплома мне необходимо пройти практику, и меня отправляют в Озерный край, в небольшую деревушку Трелькэлд, расположенную на северном склоне холма Бленкатра, который мастные называют Седлбэк.

Меган проходит практику в Уолсенде. Получается, что мы не будем видеться пять или шесть недель.

Трелькэлд находится в широкой, созданной ледниками долине между Кесвиком на западе и Пенруддоком на востоке. За деревушкой и к северу от нее находятся Бленкатра и Скиддоу, а на другой стороне долины, где-то в полутора километрах, – склоны более пологого холма Клоу-Хэд. Здание школы построено из местного гранита и сланца. В школе всего две классные комнаты. Рядом со зданием – серая школьная площадка, расположенная в тени холма. Этому зданию около ста лет, и за это время в нем мало что изменилось.

В школе работают два человека. Это директор школы мистер Старридж, добродушный мужчина, которому уже за шестьдесят и который должен в следующем году выйти на пенсию, и мисс Андерс – немного сварливая, но добрая старая дева, недавно переехавшая из Кесвика, так как летом в город слетается слишком много туристов в капуцинках и туристических ботинках. Мисс Андерс предпочитает Трелькэлд, в котором, по сравнению с Кесвиком, тихо и спокойно. Мистер Старридж преподает здесь со времен войны. Приглушенные серые оттенки его одежды и волос, а также угловатые черты лица кажутся вырезанными из того же местного камня, из которого построили здание школы. Ученики выглядят вполне довольными и счастливыми. Я готов с легкостью предположить, что они на всю жизнь останутся жить в этой долине, с холодным безразличием и пожиманием плечами глядя на загруженную дорогу в Кесвик. Я очень быстро влюбляюсь в эти места и каждый день после школы гуляю по холмам, поднимаюсь вверх на несколько шагов, оборачиваюсь и наслаждаюсь видом долины под покровом облаков.