Стихотворения - [16]

Неудержимо рвется стих.

Пускай мой стих, как тост заздравный,

Снарядом врезавшись в зенит,

Поздравив вас с победой славной,

Раскатом грозным зазвенит!

Мы все сражаемся в надежде,

Что будет наша жизнь светла

И так же радостна, как прежде,

И даже лучше, чем была.

Ведь час свиданья неминуем,

Когда любимая одна

Нам губы свяжет поцелуем —

Невеста, мать или жена.

И снова детские ручонки

Нам шею нежно обовьют,

И скажет «папа» голос звонкий,

И дома встретит нас уют.

Так будет! Но гангреной лапа

Фашистской свастики черна,

И нам в боях идти на Запад,

И к подвигам зовет война.

Заданье выполним любое.

Крошись, фашистская броня!

Команда: «Все расчеты к бою!

Огонь!»

     И не жалеть огня.

1942

ФРОНТОВАЯ КУКУШКА

Вповалку на полу уснули

Под орудийный гневный гром.

Проснулись рано в том же гуле

Раскатно-взрывчатом, тугом.

Я из землянки утром вышел

Навстречу серому деньку

И в грозном грохоте услышал

Певучее «ку-ку, ку-ку…»

Еще чернели ветви голо,

Не высох половодья ил,

И фронт гремел, а дальний голос

Настойчиво свое твердил.

Огонь орудий, все сметая,

Не причиняет ей вреда.

Поет кукушка фронтовая,

Считая долгие года.

На майском утреннем рассвете

На гулком боевом току

Бойцам желает многолетья

Лесное звонкое «ку-ку».

1942

СТАКАН ШРАПНЕЛИ

И теперь, как тогда в июле,

Грозовые тучи не мне ль

Отливают из града пули,

И облачком рвется шрапнель?

И земля, от крови сырая,

Изрешеченная, не мне ль

От взорвавшейся бомбы в Сараеве

Пуховую стелет постель?

И голову надо, как кубок

Заздравный, высоко держать,

Чтоб пить для прицельных трубок

Со смертью на брудершафт.

И сердце замрет и екнет,

Горячим ключом истекай:

О череп, взвизгнувши, чокнется

С неба шрапнельный стакан.

И золотом молния мимо

Сознанья: ведь я погиб…

И радио… мама… мама…

Уже не звучащих губ…

И теперь, как тогда, в то лето,

Между тучами не потому ль

Из дождей пулеметную ленту

Просовывает июль?

1924

НОКАУТ

В бессоннице ночи, о, как мучительно

Пульсируют в изломанном безволием теле —

Боксирующих рифм чугунные мячи,

Черные в подушках перчаток гантели.

За раундом раунд. Но нет, я не сдамся.

На проценты побед живя, как рантье,

И поэт падет, как под ударами Демпси

И Баттлинг Сики пал Карпантье…

Слышать — как сорокатысячная толпа рукоплещет

И гикает, и чувствовать, как изо рта

И из носа кипятком малиновым хлещет

Лопнувшая шина сердца — аорта.

И бессильно сжимая сведенные пальцы,

В тумане обморока видеть над собой

Наклоненное бронзовое лицо сенегальца,

Упоенного победой, торжеством и борьбой.

Готовый к удару, он ждет. Но не встанет

Сраженный, и матча последний момент

Уже желатином эфирным стынет

В вечности кинематографических лент.

Боксер, иль поэт, о, не все ли равно

Как пораженным на месте лобном лечь.

Нокаут и от молний в глазах черно,

Беспамятство, и воли и поэзии паралич!

ПЕРЕВОДЫ

АНДРЕ ШЕНЬЕ (1762–1794) ЯМБЫ

Когда мычащего барана за ограду

Когда мычащего барана за ограду

Веревкой тянут на убой,

На бойню среди дня, то разве кто из стада

Смущается его судьбой?

Весною на лугу он детям был забавой,

И девушки, резвясь порой,

Вплетали с кос своих ему на лоб кудрявый

Цветок иль бантик кружевной.

Не думая о нем, едят его жаркое,

Так в этой бездне погребен,

Я участи своей жду в мертвенном покое,

Уже вкусив забвенья сон.

Самодержавному есть хочется народу.

Набиты под тюремный свод,

Ждут тысячи голов скота ему в угоду,

Как я, взойти на эшафот.

Чем помогли друзья? Не раз они украдкой

Бросали деньги плачам,

И писем их слова я впитывал, как сладкий

И освежительный бальзам.

Но бесполезно все. Им жребий мой неведом.

Живите же. Вам жизнь дана

Не торопясь идти за мной в могилу следом;

И я в другие времена

Несчастных обходил, отворотив, быть может,

От них рассеянно свой взор.

Живите же, друзья, и пусть вас не тревожит

Мой ранний смертный приговор.

Его язык — клеймо железное, и в венах

«Его язык — клеймо железное, и в венах

Его не кровь, а желчь течет».

Двенадцать долгих лет с долин благословенных

Поэзии сбирал я мед.

Сот золотой я нес, и можно было видеть

По прежним всем стихам моим,

Умел ли с Музою я мстить и ненавидеть.

И Архилох, тоской томим,

Отцу невесты мстя, избил бичами ямба

Безумье нежное свое;

Но я не из груди предателя Ликамба

Для мести выдернул копье.

О, знайте! Молнии с моей сверкают лиры

За родину, не за себя.

И хлещут бешено бичи моей сатиры,

Лишь справедливость возлюбя.

Пусть извиваются и гидры и питоны,

Железом их, огнем клейми.

Их истребив дотла, воздвигнув вновь законы,

Мы снова станем все людьми!

С худыми днищами прогнивших двадцать барок

…………………………………………………………………………….

…………………………………………

С худыми днищами прогнивших двадцать барок

Давали течь и шли ко дну,

Утопленников, трюм набивших, тщась теченьям

Луары тысячами сбыть, —

Служа проконсулу Карьеру развлеченьем

В часы похмелья, может быть.

И перьями строчат, как клерки фирмы трупной,

Вся свора наглая писак,

Весь этот трибунал, Фукье, Дюма — преступный

Воров, убийц ареопаг.

О, если б их настичь среди ночных веселий,

Когда они, разгорячась,

Став кровожаднее от запаха борделей,

И преступленьями кичась,

Косноязычные, бесчинствуют, икают;

Под крики, песенки и смех

Хвастливо жертв своих вчерашних вспоминают

И ждущих завтра казни всех.

И ищут пьяные, шатаясь, для объятий,

Чтоб без разбора целовать,

Любовниц тех и жен, что перешли с кроватей